«Смеясь, ликуя и бунтуя…» Смеясь, ликуя и бунтуя, в своей безвыходной тоске, в Махинджаури, под Батуми, она стояла на песке. Она была такая гордая – вообразив себя рекой, она входила в море голая и море трогала рукой. Освободясь от ситцев лишних, так шла и шла наискосок. Она расстегивала лифчик, чтоб сбросить лифчик на песок. И вид ее предплечья смутного дразнил и душу бередил. Там белое пошло по смуглому, где раньше ситец проходил. Она смеялася от радости, в воде ладонями плеща, и перекатывались радуги от головы и до плеча. 1957 «О, еще с тобой случится…» О, еще с тобой случится всё – и молодость твоя. Когда спросишь: «Кто стучится?» – Я отвечу: «Это я!» Это я! Ах, поскорее выслушай и отвори. Стихнули и постарели плечи бедные твои. Я нашла тебе собрата – листик с веточки одной. Как же ты стареть собрался, не советуясь со мной! Ах, да вовсе не за этим я пришла сюда одна. Это я – ты не заметил. Это я, а не она. Над примятою постелью, в сумраке и тишине, я оранжевой пастелью рисовала на стене. Рисовала сад с травою, человечка с головой, чтобы ты спросил с тревогой: «Это кто еще такой?» Я отвечу тебе строго: «Это я, не спорь со мной. Это я – смешной и стройный человечек с головой». Поиграем в эту шалость и расплачемся над ней. Позабудем мою жалость, жалость к старости твоей. Чтоб ты слушал и смирялся, становился молодой, чтобы плакал и смеялся человечек с головой. 1957 «Не уделяй мне много времени…» Не уделяй мне много времени, вопросов мне не задавай. Глазами добрыми и верными руки моей не задевай. Не проходи весной по лужицам, по следу следа моего. Я знаю – снова не получится из этой встречи ничего. Ты думаешь, что я из гордости хожу, с тобою не дружу? Я не из гордости – из горести так прямо голову держу. 1957 Снегурочка
Что так Снегурочку тянуло к тому высокому огню? Уж лучше б в речке утонула, попала под ноги коню. Но голубым своим подолом вспорхнула – ноженьки видны – и нет ее. Она подобна глотку оттаявшей воды. Как чисто с воздухом смешалась, и кончилась ее пора. Играть с огнем – вот наша шалость, вот наша древняя игра. Нас цвет оранжевый так тянет, так нам проходу не дает. Ему поддавшись, тело тает и телом быть перестает. Но пуще мы огонь раскурим и вовлечем его в игру, и снова мы собой рискуем и доверяемся костру. Вот наш удел еще невидим, в дыму еще неразличим. То ль из него живыми выйдем, то ль навсегда сольемся с ним. 1958 Мазурка Шопена Какая участь нас постигла, как повезло нам в этот час, когда бегущая пластинка одна лишь разделяла нас! Сначала тоненько шипела, как уж, изъятый из камней, но очертания Шопена приобретала всё слышней. И забирала круче, круче, и обещала: быть беде, и расходились эти кру́ги, как будто кру́ги по воде. И тоненькая, как мензурка внутри с водицей голубой, стояла девочка-мазурка, покачивая головой. Как эта, с бедными плечами, по-польски личиком бела, разведала мои печали и на себя их приняла? Она протягивала руки и исчезала вдалеке, сосредоточив эти звуки в иглой исчерченном кружке. 1958 Август Так щедро август звёзды расточал. Он так бездумно приступал к владенью, и обращались лица ростовчан и всех южан – навстречу их паденью. Я добрую благодарю судьбу. Так падали мне на плечи созвездья, как падают в заброшенном саду сирени неопрятные соцветья. Подолгу наблюдали мы закат, соседей наших клавиши сердили, к старинному роялю музыкант склонял свои печальные седины. Мы были звуки музыки одной. О, можно было инструмент расстроить, но твоего созвучия со мной нельзя было нарушить и расторгнуть. В ту осень так горели маяки, так недалёко звёзды пролегали, бульварами шагали моряки, и девушки в косынках пробегали. Всё то же там паденье звёзд и зной, всё так же побережье неизменно. Лишь выпали из музыки одной две ноты, взятые одновременно. 1958 |
