И он весь день просидел так молча, не двигаясь с места.

Только вечером, когда к клетке подошла Лилия, скворец спрыгнул с жердочки на пол клетки и, подбежав к решетке, просунул голову между прутьями.

— Лилия, Лилия! — закричал он из клетки и замахал крылышками.

Больше он ничего не сказал ей.

Но по тому, как он махал крыльями и смотрел ей прямо в глаза долгим пристальным взглядом, Лилия поняла, чего он хочет от нее.

Ей казалось, что скворец ни на одну минуту не потерял надежды вырваться на свободу.

И потому-то он так махал крылышками и смотрел на нее так долго и пристально.

О, он верил в свое освобождение!

И именно Лилия должна выпустить его на свободу.

Сейчас же, как только раздался ее голос, он вспрыгнул на жердочку и, махая крыльями, громко и радостно запел.

А Лилия смотрела на него и говорила:

— Погодите, погодите, потерпите немного — я вас выпущу.

Скворец слушал ее, утвердительно качал головой и пел еще громче, еще радостней.

— Выпущу, выпущу, — говорила ему Лилия.

Вдруг скворец оборвал свое пение, спрыгнул с жердочки и крикнул:

— Ду-ура!

В то же время Лилия почувствовала на своем плече чью-то руку… Жесткие, тонкие, длинные пальцы больно сдавили плечо и повернули Лилию спиной к клетке.

Лилия увидала черное платье, лаковый пояс на длинной, узкой талии и ножницы, привязанные к этому поясу…

Она стояла, не смея поднять глаз, и молча глядела на этот лаковый пояс с черной пряжкой.

А жесткие, цепкие пальцы все сильней сдавливали ее плечо.

Затем она услыхала знакомое ей шипенье:

— Что? Что ты сказала? Ась, негодная? Хозяйка сама старалась, лазила, лестницу у дворника выпросила, а она, изволите видеть: «выпущу»! Пшла!

Подведя Лилию к двери и все так же, не выпуская ее плеча из своих пальцев, хозяйка толкнула ее в дверь и сейчас же захлопнула дверь.

В эту ночь Лилия долго не могла заснуть.

Она все думала про скворца, про перепела в темной клетке, про свою хозяйку.

Теперь ей уж трудно будет помочь скворцу вырваться на свободу.

Хозяйка, конечно, станет зорко следить за ней.

И Лилии казалось, что она сама точно, как в клетке.

Не лучше, чем скворец или перепел, или же та бледно-зеленая травка, что растет у сарая между камнями.

Ведь и травка все равно как в клетке…

Каждую минуту она, как живого, видела скворца на жердочке в клетке, как он машет крыльями, поет и смотрит на нее, будто хочет сказать:

— Все равно я улечу отсюда, все равно улечу! Лилия не даст меня в обиду.

А что для него может сделать Лилия!

И ей стало жалко скворца, и когда она вспоминала про него, то жалость к нему, что была в ней, точно претворялась в слезы, и ей казалось, что все ее сердце полно слез.

На утро она встала с мокрыми щеками, с синевой под глазами и с тусклым потухшим взглядом.

А в мастерской, за работой, когда скворец начинал петь, она низко наклоняла голову, потому что песня скворца отдавалась в ее сердце тоской и болью, и в сердце опять собирались слезы и подступали к горлу.

Она опять испортила свою работу, и опять хозяйка, как будто уже заранее зная, что Лилия испортит работу, подошла к ней и, как вчера, долго ворчала и говорила все то же, что вчера.

Потом она велела Лилии идти в кухню.

Это у ней было такое наказание.

Как кто провинится во второй раз, — служить в кухне и помогать кухарке.

В кухне Лилию заставили перемыть раков для хозяйского стола.

Ученицам и мастерицам такой роскоши за обедом не полагалось.

Раков, разумеется, могла перемыть и кухарка, но хозяйка считала Лилию белоручкой и хотела досадить ей.

Раки были живые.

Хозяйка сама покупала их на базаре и выбрала самых крупных.

Когда она подвела Лилию к ведру с раками, то сказала:

— Смотри, чтоб чисто было. Слышишь?!

И при этом высоко вздернула свои реденькие брови и подняла кверху мозолистый от ножниц длинный указательный палец.

Лилия стала перемывать раков.

Собственно говоря, их не зачем было перемывать, но хозяйке хотелось, должно быть, чтобы раки пощипали Лилию своими клешнями.

А, может быть, хозяйка просто была дурой, как называл ее скворец.

Мы оставляем этот вопрос открытым.

Дело тут вовсе не в хозяйке.

Дело в раках.

Когда Лилия села на лавку и поставила около себя ведро с раками, из ведра выполз огромный черный рак, с длинными усами и глазами на выкате, уставился на Лилию и долго смотрел, шевеля усами.

Потом он сказал:

— Гм!..

Опять пошевелил усами и опять сказал:

— Гм!..

Потом закинул усы на спину и выпятил свои глаза, как их в некоторых случаях выпячивают все раки — наподобие двух гвоздиков с черными головками.

Может быть, он хотел этим напугать Лилию, а, может быть, хотел рассмешить ее.

Но Лилия не испугалась и не засмеялась.

Это, вероятно, показалось раку очень странным, потому что он сейчас же поднял одну клешню и щелкнул ею перед самым носом Лилии.

— Гм!.. — опять сказал он, опять вобрал свои глаза-гвоздики и опять их выпятил. — Ты, барышня, не Лилия ли будешь?

— Лилия, — ответила она.

Она уже догадывалась, в чем дело.

— А я рак-ползун, — сказал рак.

Тут он закряхтел, так как ему все-таки было трудно держаться на краю ведра, и вылез из ведра совсем.

Он сел к Лилии на фартук и, крепко уцепившись за него клешнями, задвигал усами и хвостом.

— Что с нами хотят сделать? — спросил он.

— Варить — отвечала Лилия.

Рак крякнул и спрятался под фартук.

— А потом есть? — спросил он оттуда.

— А потом есть.

— И ты будешь есть?

Лилия промолчала.

Рак опять крякнул.

— Подавятся, — сказал он.

Лилия вздохнула.

Ей казалось что тут все его колдовство ничего не стоит.

— Подавятся, — повторил рак внушительно. — Только ты делай, как я тебя научу. Прежде всего, где у тебя карман?

И, отыскав сам ее карман, он забрался в него. Он занял весь карман, и только усы торчали наружу.

— Теперь я спокоен, — сказал он, — и могу колдовать.

И он стал колдовать.

Минуту спустя он сказал:

— Сегодня нас все равно не сварят и не съедят. Я наколдовал. Эта твоя каналья хозяйка заболеет головной болью.

И действительно, едва он произнес эти слова, как дверь в кухню отворилась, вбежала одна из учениц и крикнула.

— Лилия! Лилия! Не нужно мыть раков. Хозяйка велела отнести их на погреб.

— Ну, вот видишь! — сказал рак из кармана, — это я напустил на нее болотную лихорадку.

— У ней лихорадка! — крикнула ученица с порога, минуту постояла на пороге, а потом повернулась и хлопнула дверью.

Лилия слышала, как она побежала наверх, в мастерскую.

— Ну, — сказал рак, — теперь пойдем и мы. Пойдем, Лилия!

Лилия вышла в коридор.

— Пойдем на двор, — сказал рак.

Когда они очутились на дворе рак велел Лилии выйти на улицу.

А на улице он сказал:

— Теперь вынеси меня за город.

Но вместо того, чтобы идти за город, Лилия вернулась в мастерскую.

Она прошла в комнату, служившую ученицам спальней, заперла за собой дверь на крючок и, сев к окну, вынула рака из кармана и положила его на подоконник.

— Я не пойду за город — сказала она.

Рак поднял клешню и щелкнул ею.

— Что? — крикнул он.

При этом глаза его выставились из орбит и затем медленно опять скрылись в орбитах.

— Не пойду, — повторила Лилия, — делайте со мной, что хотите, а не пойду.

— Почему? — спросил рак.

— А потому что сначала нужно выпустит на свободу скворца и перепела. Ведь вам хочется в речку?

— Ну?

— Ну, и им тоже хочется в поле и в лес. Вы думаете, хорошо в неволе?

Она немного помолчала и затем продолжала:

— Хоть вы и колдун, а я вам так скажу…

На щеках у нее вспыхнул румянец, глаза заблестели.

— Ну, скажите, — говорила она, — ведь мир создал Бог?

— Бог, — отвечал рак.