– Ладно, не буду тебе мешать. – Он достает из кармана джинсов ключи от машины. – Увидимся.

Он молча кивает надгробному камню Фредди, а потом быстро исчезает между могилами. Но только я собираюсь сесть, как Джона возвращается:

– Завтра в школе будет, ну, это… Ты могла бы, ну, понимаешь, прийти, если хочешь.

Я озадаченно смотрю на него:

– Что – это?

Он пожимает плечами:

– Ну, знаешь, вроде секции йоги.

– Не слишком заманчиво ты объясняешь. – Я почти улыбаюсь, потому как не знаю, что еще сказать.

– Это занятия для горюющих, понимаешь? – Он выпаливает это быстро, словно слова обжигают ему рот. – Работа с воспоминаниями, ну, всякое такое.

– Занятия для горюющих?!

Я говорю это таким же тоном, каким могла бы ответить, если бы он позвал меня прыгнуть с тарзанкой или с парашютом. Джона, вообще-то, не из тех, кто сосредоточивается на своих внутренних чакрах, или что там еще делают на таких занятиях. Я бы скорее ждала такого предложения от Элли. Неожиданно.

– Все соберутся в школе. – Джона не мог бы выглядеть более смущенным, даже если бы постарался. – Ди, наша новенькая, имеет опыт в йоге и очень внимательный учитель. Она предложила провести несколько занятий, если кому-то будет интересно.

Я тут же вспоминаю светловолосую и гибкую Ди. У нее всегда наготове улыбка, что слегка неестественно. Думаю, я несправедлива к ней без причин, и гадаю, почему стала такой – горькой, как слишком крепкий кофе.

– Не уверена, что такие вещи для меня. – Я смягчаю отказ виноватой улыбкой.

– Я тоже не уверен, что это для меня. – Джона надевает солнцезащитные очки. – Просто идея…

Я киваю, и он кивает, и после непродолжительного неловкого молчания Джона снова поворачивается, чтобы уйти, но сразу останавливается:

– Я думаю, это может помочь.

– Помочь в чем? – медленно спрашиваю я, хотя и догадываюсь, что он подразумевает.

Лучше бы он ушел, поскольку разговор заводит нас на опасную почву.

Джона смотрит в небо, размышляет, прежде чем ответить.

– Вот в этом, – наконец говорит он, кивая в сторону могилы Фредди. – Поможет справиться со всем этим.

– Я сама справляюсь, по-своему, спасибо.

Последнее, чего мне хочется, так это оказаться в комнате, набитой незнакомыми людьми, и говорить о Фредди, в особенности если учесть, что и Джонс тоже там будет.

Джона кивает, нервно сглатывает.

– Я же предупреждал, – бормочет он, глядя на надгробный камень Фредди, а не на меня. – Я же тебе говорил, что она откажется.

Ох, погоди-ка минутку…

– Ты говорил Фредди, что я откажусь?

На щеках Джоны выступают розовые пятна.

– Я был не прав?

Он не из тех, кто часто повышает тон; наш друг – прирожденный миротворец в любом споре.

– Я сообщил ему, что собираюсь туда, потому что считаю, что это может пойти на пользу, и предложу тебе присоединиться. Но предупредил, что ты откажешься.

– Отлично! Теперь ты можешь идти. Ты исполнил свой долг, и нет причин чувствовать себя виноватым.

Я тут же сожалею о сказанных словах.

– «Нет причин чувствовать себя виноватым», – повторяет он. – Спасибо, Лидия. Чертовски тебе благодарен!

– А чего ты ждал, плетя заговор против меня с моим умершим женихом?

– Я не плел заговор против тебя, – возражает Джона весьма сдержанно. – Просто думал, это может помочь. Но я тебя понял. Ты занята, или тебе неинтересно, или ты боишься, или еще что-то.

Я фыркаю и трясу головой, глядя вдоль ряда серых могильных камней.

– Боюсь? – бормочу я, а он смотрит на меня и пожимает плечами:

– Не так?

Я снова фыркаю и шумно выдыхаю. Понимаю, куда он меня заманивает, но не могу удержаться и несусь прямиком в ловушку.

– Боюсь?! Ты думаешь, я боюсь какой-то нелепой встречи в школе? Джона Джонс, я тебе скажу, как выглядит страх. Он выглядит как синяя вспышка за окном твоей гостиной, он выглядит так, словно ты хоронишь любимого человека, вместо того чтобы выйти за него замуж. Страх вот на что похож: ты стоишь в аптеке самообслуживания и думаешь о том, чтобы проглотить все эти чертовы таблетки на полках, потому что ты минуту назад вспомнила тот глупый спор насчет бисквитов и прочего! Бисквитов! И это убивает тебя. Физически убивает, прямо вот тут! – Я стучу себя по груди с такой силой, что вполне может остаться синяк. – Страх выглядит как знание того, какой бесконечно долгой кажется жизнь без человека, с которым ты собиралась ее провести, и еще понимание того, какой эта жизнь может оказаться короткой, потрясающе, неожиданно короткой! Это вроде фокуса со скатертью и чайными чашками, только разбивается чертова человеческая жизнь, а не чашки, и… – Я замолкаю и глотаю воздух, потому что потеряла нить и просто рыдаю от бешенства.

Джона побледнел и выглядит испуганным.

– Лидс… – бормочет он, протягивая руку, чтобы коснуться моего плеча.

Я отталкиваю его:

– Не надо!

– Прости, ты в порядке?

– Нет! Не в порядке! Ничего здесь… – Я резко показываю на могилу. – Ничего уже не будет в порядке!

– Знаю. Я не хотел тебя расстраивать.

Не понимаю, откуда сорвалась эта лавина гнева. Будто Джона сдвинул какой-то камень и вызвал ее, теперь она выплескивается из меня, неуправляемая, как вулканическая лава.

– Ох, ну конечно же, ты не хотел меня расстраивать! – выплевываю я, и даже в собственных ушах это звучит отвратительно. – Джона, в чем дело? Или тебе необходима дуэнья, чтобы сопровождать тебя и сообщить временной учительнице, что она тебе нравится? Моему другу нравится ваша подруга! – (Джона выглядел откровенно смущенным.) – Да ты просто напиши это на вашей гребаной классной доске! Или спроси у нее напрямую! То или другое сработает, но я не собираюсь вести тебя за ручку к этой йогине! Я тебе не второй пилот! Я не Фредди!

Какое-то мгновение мы таращимся друг на друга, а потом я разворачиваюсь и уношусь, разъяренная до предела.

Не могу сказать Джоне, что происходит на самом деле. Не могу вывалить ему, что мое тело разваливается, а голова гудит, затягивая меня в двойную жизнь, с Фредди и без Фредди. Всю прошлую ночь я пролежала без сна, пытаясь размышлять, придумать рациональный способ объяснить кому-нибудь, что происходит, но это невозможно… Разве кто-то поймет, как время от времени я, засыпая, оказываюсь в мире живого Фредди? Я не страдаю галлюцинациями и не притворяюсь в обычной жизни, что Фредди жив. Но есть и… есть некое другое место, где мы с ним по-прежнему вместе, и меня преследует ощущение, будто я вынуждена непрерывно бороться, сопротивляясь зову сирены. А что произойдет, когда закончатся выписанные таблетки? Я отгоняю эту мысль. Она невыносима.

Воскресенье, 3 июня

Не знаю, что я здесь делаю. Я не слишком любила школу и впервые подхожу к ней с тех пор, как закончился выпускной. А может, все же знаю, что здесь делаю? Я пришла, поскольку почувствовала себя дрянью, налетев вчера на Джону. А потом послала ему дурацкое сообщение с извинениями. Наверное, мне следовало лучше себя контролировать… Он ответил, что это так, или я могу превратиться в Халка. Я написала, что попытаюсь лучше справляться с гневом и избежать такой перспективы.

И вот я здесь, волочу ноги по бетонной дорожке, как будто мне снова четырнадцать и я не сделала домашнее задание. Я опоздала, определенно опоздала. Джона говорил, занятия с десяти до двенадцати, а уже почти одиннадцать. Намереваюсь проскользнуть внутрь и спрятаться где-нибудь позади всех, а потом придумать безобидную ложь для Джоны. Скажу, что была там почти все время, он меня просто не заметил и можно забыть вчерашний разговор. В любом случае мы ведь не намерены встречаться каждый день, просто я не хочу чувствовать, что мы разошлись плохо. Думаю, это своего рода предательство по отношению к Фредди – враждовать с его лучшим другом.

Когда открываю дверь в зал, ностальгические запахи натертых полов, меловой пыли и застоявшегося воздуха переносят меня прямиком к утреннему собранию. Я почти ощущаю, как болят коленки оттого, что сижу на полу, скрестив ноги, пока директриса читает нам лекцию о достойном поведении. С одной стороны от меня Фредди ослабляет свой галстук, а с другой Джона крутит колесико своих часов.