– Спасибо. – Я накрываю ладонью ее руку и слегка сжимаю. – Но это неправильно, ты сама знаешь. Я должна прочувствовать свое горе и не думаю, что это означает возвращение к матери.

Она легонько фыркает. В нашей семье это уже становится заменой слова «прекрати».

– Ладно, я тогда упакую для тебя ланч. На первые день-два.

Я подозреваю, что у нее до сих пор живы чистенькие розовые коробки для ланча, которые она давала нам с собой в школу.

– Хорошо, – киваю я. – Это поможет.

А про себя думаю, что это скорее поможет ей, чем мне.

– Куплю тебе мятные бисквиты в блестящей зеленой упаковке, которые ты так любишь, – быстро произносит мама.

Я проглатываю в горле ком, чувствуя себя снова пятнадцатилетней. Будто возвращаюсь в те дни, когда спала наверху, на узкой кровати, в комнате, которую мы делили с Элли.

– Значит, первый понедельник июня? – предполагает мама.

И я задумываюсь об этом, гадая, смогу ли… Сейчас последняя неделя мая. Мама дает мне всего несколько дней, чтобы собраться с силами. Наверное, она спешит поймать волну на случай, если следующая снова утащит меня на глубину и я передумаю. Поскольку не могу обещать, что такого не произойдет, медленно киваю:

– Да, первый понедельник июня.

– Вот и умница. – Она похлопывает меня по колену и встает. – Загляну на кухню и добавлю эти бисквиты к моему списку покупок.

Я провожаю ее взглядом, пытаясь понять, знает ли мама, что она – один из стражей моего здравомыслия? Ее списки покупок ужасно смешили Фредди, и он частенько добавлял в них случайные вещи, когда она не видела, вроде поливного шланга, или кукольного домика, или машинки для стрижки волос в носу. Это воспоминание вызывает у меня улыбку, а потом боль, поскольку я уже решила сократить мои визиты к нему до одного в неделю. Перебор хорошего, все равно что есть сахар столовыми ложками, это неприемлемо. Проблема зависимости в том, что в какой-то момент вам приходится отступать от того, что вами завладело, или полностью ему отдаваться. Я не готова ни к тому ни к другому. Зато очень хочу сохранить обе мои жизни, а для этого необходимо наладить существование в реальном мире. Пора зашнуровать мои горные ботинки.

Суббота, 2 июня

Наверное, ничего удивительного нет в том, что я нахожу кладбище самым мирным местом. Почти слышу ужасно неудачные шутки Фредди насчет его обитателей, чересчур уж необщительных. Я сижу здесь достаточно долго, чтобы, поделившись новостями и поплакав, успокоиться и, разглядывая надгробный камень Фредди, заметить белое пятно на сером граните. Голуби явно не имеют уважения к умершим. Порывшись в сумке в поисках тряпок и обнаружив, что их там нет, я раздраженно вздыхаю. Не могу же я оставить все как есть.

– Скоро вернусь, тряпка должна быть в багажнике, – сообщаю я Фредди.

Поднимаю увядшие цветы, которые убрала с могилы, и пакет для мусора, чтобы бросить все это в урну на автомобильной парковке.

Через пару минут, подойдя к машине, я убеждаюсь, что была права. Закрыв багажник, медленно плетусь обратно, обходным путем, – на кладбище все цветет, и я использую несколько минут, чтобы перевести дыхание. Это единственное место, где я могу чувствовать себя по-настоящему спокойно. Я высоко ценю шанс выйти из моего туманного и зеркального двойного существования.

Возвращаюсь к могиле Фредди и вижу, что кто-то сидит на корточках перед памятником. Джона Джонс. Он что-то говорит, прижав колени к груди. Пытаюсь сообразить, что бы ему сказать, и слышу, как он откашливается, словно намереваясь произнести речь на уроке. Джона преподает английский язык в местной средней школе.

– Постараюсь, но не обещаю, – тихо говорит он.

Я останавливаюсь, не зная, следует ли мне его прерывать, потому что глаза Джоны закрыты. Может, он поступает так же, как я: воображает, что они с Фредди сейчас где-то в другом месте… Может, в пабе или собираются смотреть футбол, забросив ноги на кофейный столик в нашей гостиной…

– Уже снова суббота, – бормочет Джона. – Тяжелая неделя на работе. Инспектор явился, учителей не хватает, обычная ерунда. Мне на прошлой неделе пришлось вести урок физкультуры, а мы ведь прекрасно знаем, какой я паршивый спортсмен. Ты бы там лопнул от смеха.

Фредди и Джона по части спорта всегда были полными противоположностями: если был шанс выиграть хоть что-то, Фредди тут же бросался в бой, протягивая руки к трофею. А Джона, наоборот, спокойно отходил в сторону, в нем не горит огонь. Ему вполне достаточно болеть за своих, попивая пиво, вместо того чтобы потеть самому. Они вообще во многих отношениях разные. Фредди – человек действия, а Джона скорее мечтатель, звездочет. На его пятнадцатилетие мы всей компанией разбили лагерь в саду за домом Фредди, надеясь увидеть не то пролетающую комету, не то дождь астероидов… В любом случае Фредди проспал все это время, а мы с Джоной сидели, закутавшись в одеяла, и не сводили глаз с неба в надежде на звездный спектакль.

– Я вчера вечером зашел выпить пива, как обычно, – между тем продолжает Джона. – Дети меня изматывают, и вся эта школьная политика. Да еще и Гарольд выругал меня за то, что я пришел на собрание без галстука. – Джона смеется, не открывая глаз. – Можешь в такое поверить? Двадцать лет прошло с тех пор, как мы окончили школу, а старина Гарольд по-прежнему постоянно меня ругает. – Джона замолкает, словно ожидая от Фредди ответа. – Ох, но я выиграл в дартс. Даффи просто взбесился. Он проиграл пари. Пришлось ему покупать всем выпивку, а ты же знаешь, какой он жадный. И все заказали виски, только чтобы позлить его сильнее.

Я невольно улыбаюсь. Слушать о проделках в «Принце» немножко странно, но согревает. Если бы Фредди был здесь, он бы сам мне обо всем рассказывал.

Джона молчит, рассеянно поглаживая свои вылинявшие серые джинсы, хмурясь и, видимо, подбирая слова. Потом открывает глаза и вздыхает, наклоняется вперед, чтобы на несколько секунд прижать ладонь к имени Фредди на холодном граните.

– До следующей недели, приятель.

Это похоже на то, как если бы он положил руку на плечо Фредди. Я его понимаю, потому что иногда сама обнимала этот чертов камень и прижималась щекой к золоченым словам, вырезанным на нем. Не слишком часто, впрочем. Мы же, в конце концов, британцы, у нас существует некий кладбищенский этикет, который следует соблюдать, а он не подразумевает рыданий каждый раз, когда мы в отчаянии.

Точно так же, как недавно Джона, я откашливаюсь. Он смотрит на меня и пару раз удивленно моргает.

– Лидия… – произносит он, потом хмурится. – Ты давно здесь?

Неудобно признаваться в том, что я подслушала его разговор с Фредди, поэтому я вру:

– Секунду-другую. – На миг замолкаю. – Могу вернуться позже, если тебе нужно еще время.

Он поднимается на ноги, отряхивает с джинсов травинки.

– Нет, все в порядке. Пойду.

Я не видела Джону и не разговаривала с ним после того дня в пабе, пару недель назад, и знаю, что должна исправить ситуацию. Джона был не только самым близким другом Фредди. Честно говоря, он был моим другом еще до того, как мы с Фредди стали встречаться. Мягкий сарказм Джоны мне всегда нравился. Когда нам было по двенадцать лет, мы вместе выполняли задание по химии: думаю, учитель питал тщетную надежду, что логика Джоны каким-то образом воздействует на меня. Ничего не вышло. Мы быстро оставили любые мечты о том, что я выучу хотя бы периодическую таблицу, зато стали вместе проводить обеденный перерыв: сидели у старого дуба и наблюдали за школьным двором, за тем, как завязываются краткие романы, за случайными подростковыми взрывами и стычками между старшими школьниками. Наша дружба началась тогда, когда я особенно в этом нуждалась: в тот год большинство девочек в классе решили, что я недостаточно крута, чтобы тусоваться с ними. И, к счастью, мама иногда укладывала в коробку лишний бисквит для Джоны. Он всегда пытался из вежливости отказаться, но я знала, как он любит эти бисквиты и что это приятное дополнение к сэндвичам с сыром, которые ему каждый день давала его мать. Это не история романтических отношений, нет. Мы стали настоящими друзьями, типа «Ой, мы с тобой так похожи», а не «При виде тебя у меня внутри все переворачивается». А потом в нашу школу пришел Фредди и стал новым соседом Джоны по парте, поскольку их имена стояли рядом в классном журнале[5]. Уже через неделю-другую пара превратилась в тройку, обедающую под дубом. Фредди Хантер ворвался в мою жизнь и увлек в карнавал красок, смеха и шума. И с ним повысилась моя самооценка, мне уже не была так необходима наша с Джоной болтовня во время обеда. И это на самом деле хорошо, потому что тройка – всегда смешное число, и становится еще смешнее, когда двое завязывают роман. Наверное, Фредди порой чувствовал, что врезался между нами. Мы с Джоной оба искали его внимания и сердились друг на друга, не получая его. Теперь нас снова двое, и я не знаю, что делать. Я всегда буду беспокоиться о Джоне, он ведь так много лет был частью моей жизни, но между нами глухой стеной встала катастрофа.