Молодежь поселка какое-то время жила на пенсию родителей, а когда те перебрались на кладбище, разъехалась по городам в поисках лучшей доли и применения своим талантам, какие у кого были.

Вчерашний рыбацкий поселок стал дачным, поговаривали, что даже какая-то московская семья, включая бабушку с тремя внуками, очень выгодно прикупила просторный дом бывшего председателя бывшего рыболовецкого совхоза.

Дед встретил гостей радушно. Быстренько пожарил свежей рыбки, которая у него, по словам Женьки, не переводилась круглый год, на то оно и море, знай не ленись. Выставил на стол бутыль вишневой наливки.

После обеда поводил молодежь по маленькому, ухоженному саду, похвалился свежими саженцами, которые удачно, не в пример прошлого года, прижились и хорошо пошли в рост, обещая со временем давать хороший урожай.

Валя стеснялась спросить Якова Васильевича кем он был раньше, где работал до того как стал пенсионером и поселился в этом уютном, хотя и продуваемым всеми ветрами месте.

Иногда вопрос был готов сорваться с губ, но подмечая, как лицо хозяина маленького дома может чуть ли не ежеминутно меняться от добродушно благостного до сурового, словно высеченного из гранита, с характерно подчеркнутыми скулами и линией носа, Валентина резко отметала свое желание спрашивать о чем-либо вообще.

Она переадресовала свой вопрос Женьке, когда вечером они возвращались в город не небольшом утлом катерке, который каким-то чудом еще продолжал выступать в роли общественного транспорта, связывающего город с давно умершим рыболовецким совхозом.

– Дед у меня крутой! – ответил Женька. – В СМЕРШЕ служил в войну.

– А что такое СМЕРШ? Слышать что-то слышала, а вот подробностей не знаю.

– Это сокращенное от СМЕРТЬ ШПИОНАМ, обычная контрразведка, точнее специальное подразделение контрразведки, созданное во время войны, тогда ведь столько мрази к нам лезло – и диверсанты и провокаторы, ну, и шпионы, конечно. Вот дед их и отлавливал.

Сегодняшнее сообщение Женьки о смерти Якова Васильевича просто ошарашило Валю.

Не то, чтобы она считала его еще достаточно молодым и крепким, жить бы да жить, но ей показалось, что осталась за ним какая-то недосказанность, как незаконченное важное дело какое-то, словно Женькин дед уже почти был готов сказать ей одной что-то очень важное, но смерть не дала ему этого сделать.

Как выяснилось, сегодня дед с Женькой шли по берегу в сторону города. Просто шли, разговаривая о чем-то. Внезапно деду стало плохо, сначала он сел на песок, потом закрыл глаза и тихо лег на бок.

Шоссе в этом месте где-то в полукилометре от берега. Внук взвалил деда на спину и потащил туда, где изредка проезжали машины. Пару раз падал, цепляясь за какую-то арматуру, старые ржавые трубы, торчащие из земли так, что обойти их было просто невозможно.

Четыре легковушки пролетели, даже не притормозив возле парня с лежащим на пыльной обочине стариком. Лишь крепкий, загорелый дальнобойщик с московскими номерами втащил старика в высокую большую кабину, а следом вскочил Женька. Сидевшая в машине ярко накрашенная девица в коротких шортах и полурастегнутой блузке, из которой почти вываливалась налитая загорелая грудь, стала подсказывать Женьке, как найти пульс, но парень и без нее знал, как это делать, как знал и то, что дед уже мертв.

Еще утром Яков Васильевич словно почувствовал, что часы его сочтены, и, собрав последние силы, оделся в добротный военного кроя костюм, натянул старые, но хорошо начищенные яловые сапоги.

Женька уже стоял у калитки. Он знал, что его скоро будет ждать Валя, но отказать деду он не мог, к тому же Женька был уверен, что успеет добраться до города к назначенному часу встречи у Дома офицеров.

Дед шел медленно, словно наощупь, как слепой. Казалось, он сверяется с какими-то ему одному известному приметами, чтобы не сбиться с пути.

Женька уже начал посматривать на часы, как вдруг дед остановился.

– Это здесь.

ОН показал на небольшую песчаную отмель в ста метрах от берега.

– Ты это о чем?

Женька считал, что знает деда достаточно хорошо, и если тот немногословно ронял куцую, и, в то же время, достаточно емкую, всё за себя говорящую фразу, типа только что прозвучавшей "это здесь", то это могла значить лишь одно – сейчас должен последовать продолжительный рассказ, который, наконец-то, дождался своего часа.

Дед был немногословен.

Женька даже удивился, когда приехавшая с ним в гости к деду Валентина, была одарена нескончаемыми разговорами, шутками, анекдотами, которые сыпались из Якова Васильевича, словно из рога изобилия.

Похоже, Валя ему просто понравилась.

Дед овдовел еще в войну. Женька любил рассматривать в старом семейном альбоме, пропахнувшем высохшими между страницами полевыми цветами, и чуть уловимыми духами, фотографию молодой, красивой женщины – дедовой жены, хотя какой он был тогда дед?

Женькин отец не любил рассказывать сыну про бабушку, была там какая-то недосказанность между отцом и дедом, тайна какая-то. На вопрос сына, что случилось с бабушкой, отец всегда уклончиво отвечал, что утонула в море, несчастный случай, а когда, став взрослей, Женька поинтересовался, где похоронена его бабушка, отец как-то резко ушел в сторону от вопроса и переменил тему.

А задавать тот же вопрос деду Женька просто не решился, то ли думал, что ему будет неприятным такое воспоминание о жене, то ли какая-то врожденная деликатность ему помешала, но вопрос так и остался открытым.

Женька лишь знал, что отношения отца с дедом резко ухудшились ни с того, ни с сего около десяти лет назад, после чего дед удалился в рыбацкий поселок, прекратив всякие сношения с сыном. А внуку был рад всегда, хоть тот и появлялся у него не часто.

Любовь Апполинарьевна – так звали Женькину бабушку, была, действительно, очень красивой женщиной, даже порядком выцветшая старая черно-белая фотокарточка, накленная на паспарту с выдавленной по краю золотой надписью "Привет из Крыма", не могла умалить изящных черт благородного лица, очень гибких, но достаточно сильных рук и красивых, стройных ног – бабушка позировала пляжному фотографу в купальнике.

Сколько ей было на снимке – двадцать пять, тридцать? Женька пытался выяснить, но никаких примет, по которым, хотя бы ориентировочно, можно было установить год изготовления снимка, ему установить не удалось.

И это была единственная фотография бабушки в альбоме. Отец как-то сболтнул, что их было больше, но все куда-то исчезли, осталась лишь эта. Наверное, дедова самая любимая, решил тогда совсем юный Женька.

– Это здесь.

Указав место, дед присел на камень у самой воды.

Высокой пенистой волной заливало сапоги, мочило брюки выше колен.

– Здесь и погибла твоя бабушка.

Берег в этом месте был дикий, каменистый, вряд ли кто здесь купался, да и волной так лупило по скалам, что вряд ли какой смельчак отважился бы заходить в море в этом месте.

Дед наклонился, набрал в ладони воду из бурлящей, словно кипяток, волны, приложил к лицу.

– И в тот же день, когда она погибла, здесь затонуло одно судно, и я хочу, чтобы ты его нашел.

Глава 8

Утро следующего дня выдалось на удивление теплым и солнечным, словно не было затяжных, изматывающих душу дождей, словно и не полярный сентябрь был за окном, а ласковый, нежный август средней полосы.

Анастасия встала, пока Валя еще спала. Тихо оделась, тихо вышла, прихватив с вешалки в прихожей пустую хозяйственную сумку.

– Ну, как там наша страдалица?

Доктор Розенфельд всегда появлялся не столько незаметно, сколько неслышно. На этот раз он возник перед Анастасией после традиционной утренней прогулки.

– Мазь мою применяли?

Старик любил гулять по городу исключительно в ранние, рассветные часы, а где-то с полудня его начинало на улице всё раздражать.

Эхо войны, любил повторять он, с рассветом всегда бои начинались, о многом передумаешь в такие часы, многое переосмыслишь.