Ему было безразлично все, что она ему говорила. А ей- слушают ли ее. Тем не менее, сегодня он был к ней внимателен.

– Ты ведь сирота? – неожиданно спросила она.

– Именно.

– Мне даже немного… – Рен ждал, что она скажет "жаль", но Арлен продолжила – … завидно

      На мгновение юноша опешил, не находя, что ответить на это заявление. К нему относились со снисхождением, с состраданием, порой довольно искренним, с презрением, в конце концов. Но с завистью – никогда.

– Это ведь чудесно, идти ,куда хочешь, не думать , что и как ты делаешь, просто жить в удовольствие, без инструкций и предписаний. Как я мечтала об!

– На самом деле мой отец жив. Скорее всего. – резко ответил Рен, смущенный внезапным энтузиазмом.– Я просто ушел, вы тоже так можете, молодая госпожа. Однако, я бы не стал отказываться от вашей нынешней жизни.

Она помолчала, а потом ответила задумчиво и мрачно

– Какие всё-таки страшные у тебя глаза.

– Пусть так…– безразлично бросил он.

      Спустя пару дней сборов они вдвоем отправились в Ареру. Госпожа Дюран не путешествовала из-за слабого здоровья и отправила дочь под присмотром личной служанки, но за прошедшие два года Рен успел полюбиться ей и в итоге мать Арлен осталась в неведении относительно компании дочери. Через неделю служанка благополучно вернулась и отчиталась, что доставила юную госпожу в целости и сохранности, слегка опустив подробности, а для Арлен и Рена пришло время расставаний.

      Когда Рен попал в город было ранее утро и столица встретила его сумрачным предрассветные молчанием твердынь. Первый луч коснулся холодным блеском шлема дремлющего на посту стражника, метнулся на его алебарду и, точно сорвавшись, с ее лезвия, устремился по каменной кладке по улицам, впуская в город солнце. В тишине захлопали крыльями птицы, оставившие за собой летучие тени… Пахло камнем и пылью, горожане уже не замечали этого аромата, но Рену, привыкшему к запаху сырого дерева и соломы, он казался удивительным и манящим. Холодное солнце взирало безразлично

Перед ними высились ворота, величественные, страшные и манящие, за ними остались лишь воспоминания о кратком времени, когда у него был дом.

Арера. Едва ли он, проведя всю жизнь в крошечной деревушке, у которой вместо названия был номер, мог представить себе столицу во всем великолепии ее высоких храмов и дворцовых башен. Аккуратные каменные дома здесь выстроились четкими улицами, столь же правильно и ровно стояли фонари, фонтаны, висели на цепочках вывески бесчисленных таверн, и даже остриженные деревья походили на часовых в нерушимой закономерности расположения.

      И Рену вдруг подумалось, что, может быть, в огромном городе, где никто не знает его, где для всего есть порядок и причина, и ему найдется местечко. Совсем крошечное, ненужный чердак или старый склад, лишний угол, в котором он постелил бы солому и который стал бы звать домом, отбивая его у мышей.

– Как же ты прекрасна! – восхищённо прошептал Рен. Столько надежды пропитывало простые слова!

      Ему казалось, что все, чего он только мог пожелать, совершилось. Арера, огромная величественная, прямо перед ним, раскрыла путнику объятья каменных аллей и только ждёт, когда нога бесстрашного оставить след на серой мостовой.

                        3. Вивьен Грапнет.

Семья Грапнетов всегда производила на окружающих крайне приятное впечатление: отец имел в обществе определенный вес, мать выглядела моложе истинного возраста лет на десять, говорила редко, и если уж, выходя в люди, открывала рот, то для положительного замечания или цитаты из священного писания. Когда, тринадцать лет назад, они по доброте душевной взяли из приюта сироту, в последствии «внезапно» оказавшегося носителем особой силы, как-то позабылось, что состояние отец семейства нажил весьма сомнительными способами, и для всех наступило спокойное время.

      Семилетний Вивьен поначалу очень радовался хорошей одежде и вкусной еде, но быстро понял одну вещь: Сила – это титул, а титул нужно уметь нести.

До недавнего времени ему это удавалось.

      Однако теперь он стоял в светлом кабинете и в тысячный раз выслушивал бесполезные нотации. Граф Грапнет сидел спиной к высокому окну, против света, и сам оставался не более, чем бесформенным черным пятном, слившимся со столом и бесчисленным множеством всевозможных статуэток, чернильниц и прочей мелочи, лежавшей на нем. Мачеху Вивьен даже не сразу заметил: она безмолвной тенью таилась за спиной своего мужа.

– Почему мне снова приходят анонимные письма о твоих любовных похождениях?! – Кричал отчим. Отвечать было бессмысленно: как только кто-то повышает голос, все слова становятся оправданиями, а Вивьен не хотел просить прощения.

– Ну как же так, ты ведь был таким хорошим ребенком. – негромко причитала женщина, чтобы заполнить образовавшуюся в крике паузу.

      Вообще-то Вивьену было, что сказать, свое упрямство он прекрасно понимал, а разврату находил оправдания, но сильный голос отца, его жесты и воззрения всякий раз отбивали желание объясняться.

– Щенок, сколько можно трепать всем нервы?! – тяжело гремел его густой бас – жизнь дана для великих дел, в не для того, чтобы шляться по кабакам и девок брюхатить.

– Тебе откуда знать, зачем мне моя жизнь? – холодно заметил он.

– Гниденыш! – он все же не удержался и швырнул чернильницу в приемного сына. Тот не увернулся, металлическая кожа легко отразила удар. Жаль только запачкался пиджак…

– Сыночек, ну пожалуйста, не зли отца, не пререкайся.

– Ты понимаешь, что будет, если какая-нибудь из твоих пассий утаит ребенка?! Нам снова выслеживать Хранителя дара Адор по приютам и свалкам?

– Что ж, во всяком случае в этом у вас уже есть опыт.

– Стоит оставить тебя на секунду, как ты начинаешь позорить доброе имя Грапнетов. А твоя невеста? Пора бы уже сыграть свадьбу и, если тебе так не терпится…– он запнулся, но продолжил с уверенностью – то зачни ребенка с законной супругой. Хватит с нас безродных хранителей божественной силы и их поисков по всему материку.

– Мне это неинтересно. Это вам зачем-то нужно, чтобы новый Металлический не родился не пойми от кого, а мне это уже будет безразлично, я его никогда не увижу.

– Да как ты смеешь? Мы столько денег тратим на твое лечение, неблагодарный стервец!

– Стоило выбирать внимательней. – Холодно заметил Вивьен.

      Такие разговоры за закрытыми дверями происходили не реже двух раз месяц, несколько дней все отходили, а затем все начиналось по новой: летали чернильницы и статуэтки, разбиваясь о тело того, кого едва ли стоило назвать человеком, отец пил вечерами пустырник, иногда коньяк, а мать плакала, когда Вивьен уходил из дома, подальше от шумных споров и поближе к прекрасным, теплым и мягким женским телам.

      И он, и граф злились скорее по привычке, за тринадцать лет им так и не удалось стать семьей, и Вивьен ни разу не назвал старшего Грапнета отцом, а его красивую, но безропотную жену – матерью.