«Мне едва минуло двенадцать и вот я умираю посреди леса.» – подумал он и шепотом ответил:

– Хорошенькое везенье…

      Незнакомец рассмеялся и почему-то Рену тоже стало смешно.

– Мы поговорим позже. Кто-то идет спасти тебя, друг, поэтому я и говорю, что тебе везет.

И действительно в эту же секунду из глубины леса прозвучал тяжелый зычный голос:

– Эй! Пошел прочь, – вот же дьявольское отродье! – оставь его! – Из темноты появился огромный мужчина, то ли дровосек, то ли охотник, то ли кто-то ещё. Лица Рен не разглядел, его почти полностью скрывала густая борода и надвинутая на кустистые брови шапка. Очевидно, мужчина не видел Ренарда и лишь предполагал, что мальчик стал жертвой злых духов.

– Вот какова твоя дорога… – С лёгкой усмешкой заметил ангел прежде, чем раствориться в холодном грозовом воздухе.

– Не забудь ответить на мои вопросы, Ренард!

– До встречи.

– Никого там нет. Черт побери, откуда ты только такой взялся!?

      Рен поднял голову, но резко вернулась вся боль, которая прежде стихла в беседе с Ренардом, мальчик бессильно рухнул к ногам дровосека, потеряв возможность двинуть хотя бы пальцем. Он хотел ответить, но голос превратился в сип, и ребенок смог лишь прокашлять что-то невнятное.

– Ещё не хватало, чтобы в моем лесу валялись детские трупы. Хочешь помирать, иди отсюда и делай это в другом месте.

      Рен в ужасе мотнул головой, понимая, что человек уходит, и вцепился окоченелыми тонкими пальцами в сапог, будто тот был высшей ценностью.

– Помоги. – с трудом хрипел он.

– Черт с тобой. – сердито буркнул незнакомец и закинул полуживого ребенка на плечо, будто тот ничего не весил.

Их встретила лачуга, добротная и крепкая, но уже ощутившая прикосновение времени. О ней любовно заботились и явственно чувствовалась женская рука: ни пыли, ни грязных тарелок, ни пятен на белых занавесках, только вышитая скатерть и подвешенные под потолком ряды засушенных трав.

Никогда прежде, даже в собственном доме, Рен не чувствовал себя таким защищенным, деревянные стены казались ему непоколебимой каменной твердыней, способной перенести и вражеский натиск, и черную смерть, а молчаливый лесник – непобедимым стражем пустых комнат, полных забытого кем-то тепла. Однако ни свеже побеленная печь, ни чистая одежда с аккуратными заплатами не скрывали суровой и печальной правды – кроме лесника никого здесь не осталось. В самом его немом и темном лице читалось нездешнее мрачное нечто, заставлявшее несчастного быть здесь.

      Рена эта тайна мало интересовала, по правде, он боялся, что неосторожный вопрос рассердит радушного хозяина, а его самого лишит крова, так что, памятуя о бушевавшей снаружи буре, ребёнок покорно принимал чужую доброту и платил за нее молчанием.

      Лесник начал беседу сам. Прежде он положил топор у двери, снял промокшую одежду и шапку, и растерял тем самым часть своего угрожающего образа. Самый обычный человек с усталым потухшим взглядом и бессильной ухмылкой, которую на лице изображают по привычке притворяться бессердечными, чуть сгорбившись сидел теперь напротив Рена, положив огромные руки на стол, будто в знак того, что бояться нечего.

      Вопрос его оказался чуть более, чем очевидным.

– Как ты, малец, в такую собачью погоду оказался в лесу совсем один?

Рен говорил ещё с трудом, то ли от шока, то ли от того, что побаивался мрачного старика, впрочем немного подождав пока малец успокоится, охотник услышал ответ.

      Мальчик рассказал, что он из деревни в двенадцать домов, и что проснулся посреди леса. Он сам в общем-то больше ничего и не помнил.

– Безответственный щенок. Твоя мать, наверное, все глаза выплакала, а ты шляешься по лесам и болтаешь сам с собой.

– Моя мама умерла год назад…

– А отец? Разве у отцов за детей сердце не болит. Все можно решить словами, как младший ты должен извиниться первым

– Я не могу вернуться к этом человеку… – Произнес неуверенно, потому что не помнил, в чем причина глухой ненависти к отцу. Очевидно, она так же объясняла и пробуждение посреди леса и адскую боль во всем теле.

– Да как ты…!

      Он замахнулся огромной ладонью, Рен даже не попытался закрыть лицо, только обречённо склонил голову, но тут старик заметил темные отметины на тонкой шее, осекся и приволок из погреба банку шишкового варенья, чтобы загладить вину, которой гость и не заметил.

– И куда теперь? – неловко почесав бороду спросил он.

– Мне ведь, дядь, идти некуда. Дай поспать, а утром уж меня тут не будет. – ответа не последовало и Рен продолжил упрашивать – Да, я не стесню, честно! Ну хочешь…– он снял с шеи тесемку с самодельным деревянным амулетом, не имевшим никакой силы – отдам свой талисман?

– Нет уж. Не надо мне твоей платы, оставь себе. Выполни мою просьбу и мы в расчете.

– По рукам! Что делать? – хлопнув ладонью по столу, воскликнул Рен.

– Дочка у меня в столице живёт, я ей денег скопил, а отдать все времени не было…а теперь мне из лесу хода нет. Передай ей кошель и письмо. Адрес напишу.

– Все сделаю в лучшем виде. Но адрес ты мне так скажи, я грамоте не учен, читаю кое-как.

– Придешь в Ареру, а там кто-нибудь подскажет, все равно же не запомнишь.

– В Ареру? Ты, дядь, за что так со мной? Пока дойду – сто раз успею помереть!

– Мне не к спеху. Иди-ка ты спать, утро вечера мудренее. Записку я оставлю на столе и смотри у меня, своруешь – я тебя найду и мало не покажется.

– Кто же за доброту так платит? –Нервно улыбнулся мальчишка, все еще пытающийся осмыслить, сколь огромное расстояние преодолел за ночь.

– Люди разные: кто предательство простит, а кто за хорошее дело проклянет.

– Так почему сам не отдашь, раз не веришь?

– Вот же любопытный сопляк! Сказал не могу, значит есть причины.

– Понял.

– Раз понял, иди спать. Я уйду рано, а ты проснешься как проснешься, все необходимое будет в кухне. На этом все.

Он постелил гостю на печке и натащил кучу одеял – видимо, здесь раньше жили дети, дом хранил еще незримый след их присутствия.

Рену чудилось, что ночь никогда не закончится. Лунный свет совсем не проникал внутрь, его полубожественное серебряное касание не тронуло силуэты вещей и Рен остался среди густого непроглядного мрака, клубившегося по углам. Собственные руки, протянутые к потолку, исчезали в молчании ночи, а мысли, напротив, звучали так отчётливо и громко, что вряд ли отпустили бы ребенка в сон. Так он думал, но на деле успел лишь воскресить в памяти лицо Ренарда, чтобы хорошенько запомнить его и призвать духа в минуту, когда все прочее бессильно, попытался ответить на вопрос, почему все-таки сбежал из дома, но потрясения брали свое и очень скоро Рен свернулся калачиком и покорился усталости.

Ночь окончилась первым разом, когда мальчик проснулся от того, что выспался и светлого чувства покоя. Лёгкий ветер свежим дыханием трогал занавеску, и когда она собиралась складками, солнце белило их и двигало беспокойные тени. Пахло лесом, мокрой от минувшей грозы листвой, влажной землёй и чем-то ещё, неуловимым и тонким, как сама радость. Рен перевернул подушку, точно украдкой, с наслаждением уткнулся носом в прохладную ткань и тут же вскочил с постели, воровато оглядываясь.