Иначе среди воспитанниц просто невозможно было получить то, чем она очень дорожила – возможностью побыть наедине с собой. Эта возможность ей была остро необходима. Она тратила ее на то, чтобы шлифовать движения, будучи самой себе самым строгим учителем. И на то, чтобы фантазировать и мечтать, размышлять и… плакать, если что-то в жизни вдруг не получается. На людях ничего из этого она себе не могла позволить. А люди окружали ее всегда и всюду. И порою это становилось невыносимо.

– Чем выше интеллект и душевная организация человека, тем сильнее он нуждается в своевременном уединении, – так было сказано на одном из уроков Истории.

– Господи, как же это справедливо! Как безумно мне хочется побыть иногда одной!

Вот и сегодня. Встав с кровати на цыпочки, Надежда потянулась к потолку и взмахнула руками, словно крыльями, сбрасывая остатки дремоты, наполняя свои зеленые будто изумруды глаза свежей энергией и готовностью бодро прожить очередные дарованные судьбой двадцать четыре часа:

– Здравствуй, новый день!

Балерины взрослеют рано. И потому в этой невысокой пока совсем еще девочке уже мало что оставалось от ребенка. Отточенные движения были полны совсем уже женской грацией, хорошо поставленная спина невольно поднимала гордо вверх шею и подбородок и позволяла любоваться талией, ювелирно переходящей в нижнюю часть ее корпуса. Тело ее ладно и со вкусом было вылеплено Творцом и отшлифовано многими собственными трудами. Ноги девочки, в отличие от большинства женщин были пропорционально вытянуты бесчисленными упражнениями у станка и при этом не страдали болезненной балетной худобой. Балерины на излете девятнадцатого века представляли собой зрелище куда более привлекательное, чем иссушенные девочки-кузнечики середины и конца века двадцатого. Они были по-женски манкими.

– Кто же разберет, сколько им там лет! Они ходят по сцене так, что просто сердце и душа разрывается! Любви все возрасты покорны, – рассуждали многочисленные мужские особи царской фамилии, смотревшие на Мариинский театр и Художественное училище исключительно как на гарем.

– Мы воспитываем в них грацию. Но девочки сами пока не понимают своей привлекательности. Эта грация – детская на самом деле. Им бы еще в куклы играть! – сокрушался директор императорских театров Всеволжский.

Надежда вынула из прикроватной тумбочки пуанты, сколола хвостиком на затылке свои роскошные черные волосы, подхватила со стула трико и нежно шлепая босыми ступнями по широким крашеным доскам пола заспешила на выход из спальной залы в умывальную:

– Водичка, водичка, умой мое личико! – утреннее уединение позволяло погрузить себя в мир волшебной сказки, где все откликалось Анастасии той же добротой, которую несла она в своем сердце.

Через несколько минут, освежив лицо холодной водой, она уже кружилась, сама себе подпевая в полумраке большого репетиционного зала, в огромных зеркалах которого желтый свет луны уже начал таять в сером сумраке приближающегося рассвета.

***

– В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли…– так, кажется, говаривал Чехов.

Николай Колчак этой фразы не знал и никогда к ее реализации не стремился.

Наоборот, проблема Николая Колчака, как он сам считал, как раз-таки и состояла в том, что он был не только целеустремлен и сообразителен, но и на удивление хорош собой.

Действительно, такому молодому человеку стать настоящим героем сложнее всего. Его развитому не по летам интеллекту все очень легко давалось. Он не мучал себя уроками, усваивал все с первого прочтения. И усваивал с удовольствием. Он обладал прекрасной памятью:

– Нельзя все впитывать как губка! – учил его наставник Тимофей Лазаревич Слышко.

– Почему, если оно само легко запоминается?

– Потому, что мусора и грязи всякой в голову насобираешь. И не сможешь потом от дельных сведений отделить.

– А что же тогда запоминать?

– Запоминать надо лишь то, что действительно жизненно необходимо. И запоминать не только факты, а и логические связи между ними. А этой логике уже и цифры подверстывать.

С потоком знаний он так или иначе научился справляться. А вот с главной проблемой что делать – не знал.

Мальчики ведь тоже любят красоваться перед зеркалом и перед девочками, и если с внешностью все в порядке, то за каким лешим им нужен еще какой-то там героизм? Ну просто нет у красавчика никакой серьезной к деятельной жизни мотивации! Вот кому героем стать сложнее всего! А Николай – дьявольски, по-детски нежно и до слащавости был красив. Блондинчик с кудряшками, правильными округлыми чертами лица, пухлыми губками и голубыми, как небо, глазами.

– Too sweet! – часто слышал он в свой адрес, – Слишком сладкий!

– Вот ведь напасть так напасть! И что мне с этим делать? Херувим от нехорошего слова, и все тут! – сокрушался Николай, когда слышал

И, самое главное, никто ведь не верил в его серьезность и решительность, когда видел такого красавчика перед собой. Зачем такому какие-то еще дела? И трудно было убедить людей в своей состоятельности. Увы, по одежке встречают.

Есть, правда, два жизненных обстоятельства, которые объясняют его стремительный подъем к сливкам российского общества. А Императорский Морской кадетский корпус – это именно сливки. Дети лучших фамилий России. Во-первых, он уже три года – круглый сирота. А до этого, рос без отца и, разумеется очень из-за этого страдал. Во-вторых, был он длительное время неясного роду-племени и потому имел совершенно туманные жизненные перспективы.

Николай лишь настоящим чудом смог стать дворянином. А до этого о поступлении в Морской кадетский корпус мог лишь только мечтать. Ибо лиц иного, не дворянского роду-племени туда просто-напросто не принимали.

– Интересно, что же во мне переменилось? – с иронией думал Николай, когда сдавал в приемную комиссию Корпуса документы о своем происхождении, – Кровь получила голубой оттенок? Извилин в мозгу добавилось?

Его так и подмывало порвать бумаги, развернуться и уйти. Слишком уж водевильной представлялась вся эта ситуация с дворянством. Водевильной и унизительной.

– Увы, назад дороги нет. Стольких людей подведу, если откажусь…

Была у Николая и еще одна черта – уникальное свободолюбие. Черта для России совершено чуждая. Подросток, который последние два года был предоставлен самому себе, без сиротских приютов, монастырей или приемных родителей, мало верил в мудрость тех, кто стоит на вершине общества. И уж точно не готов был предоставить распоряжаться своей жизнью кому-либо кроме себя:

– Сам себе голова! Чем не жизненный постулат?!

Такому молодому человеку невероятно сложно в любой системе, тем более – в военной. Но только военная стезя давала в России возможность действительного, почетного и бесспорно достойного служения Отечеству. А Родину Николай любил и безумно хотел быть ей непременно героически полезен:

– Пока свободою горим, пока сердца для чести живы! Мой друг, Отчизне посвятим души прекрасные порывы!

К тому же вовремя прочитанные правильные книжки породили в мальчике уникальные для российского климата амбиции. Впрочем, не в российском климате он их читал. И потому любимым персонажем для него был никто иной как Наполеон Бонапарт.

Сын моря, средь морей твоя могила!

Вот мщение за муки стольких дней!

Порочная страна не заслужила,

Чтобы великий жизнь окончил в ней.

Это Лермонтов.

Наполеоны для России были абсолютно чуждым заморским продуктом. Продуктом самовлюбленным и самодостаточным, и потому к служению «за Веру, Царя и Отечество» не расположенным, как ни крути. И в этом был у Николая патриотический жизненный парадокс. Служить Родине хотелось по-своему, так как служил своей Наполеон.

Изгнанник мрачный, жертва вероломства

И рока прихоти слепой,

Погиб как жил – без предков и потомства –

Хоть побежденный, но герой!

Родился он игрой судьбы случайной

И пролетел как буря мимо нас:

Он миру чужд был. Все в нем было тайной,