День возвышенья и паденья час!

Это тоже Лермонтов.

Но к концу девятнадцатого века мода на Наполеона стала сходить на нет. Иные властители дум пришли из-за рубежа на смену. Они звали на баррикады. И все же подлинные патриоты Отечества хорошо понимали, что России не хватало именно такой личности, как Наполеон. Великой стране нужен великий гений! Гений сумрачный, скорее всего. Другой такую огромную страну не вдохновит.

***

Николай, быстро выбежал босиком в огромный холл вестибюля главного парадного входа Корпуса. Желая проскочить незаметно по коридору, он застыл, с удивлением обнаружив немыслимую картину: вахтенный* курсант, стоя на специально для него отведенной подставке мирно спал, опираясь затылком и плечами о стену. Чтобы холодный бетон не мешал богатырскому сну, он сдвинул бескозырку на самый затылок, устроив из головного убора некое подобие тощей подушки для сновидений в вертикальном положении.

Спать стоя – это первый признак курсантского мастерства. Спать стоя, с широко раскрытыми глазами – следующий. Спать стоя, с раскрытыми глазами, чутко откликаясь и приходя в себя от каждого шороха или движения – высший. Но реальная доблесть и долг для вахтенного, не важно офицера или матроса, – это все-таки бдить и бдеть. Даже в «собачью вахту», то есть от полуночи до четырех утра. Ибо именно от вахтенного в этот ранний час зависит жизнь корабля и всего экипажа. Экипажа, который как раз-таки по праву предается предрассветным сновидениям.

Неподалеку от дневального сбоку от письменного стола сидя на стуле и сладко посапывая листал журнал своих сладких снов дежурный офицер – грузный подполковник от Адмиралтейства, в такт дыханию покачивая пристегнутым на бедре тяжелым морским палашом**.

Удостоверившись, по огромным напольным часам, стоявшим рядом со спящим курсантом, что времени ровно без пяти четыре, Николай осторожно отворил их дверцу, аккуратно остановил маятник, отделив тем самым сон часовых от хода времени. Затем перенес винтовку кадета на стол подполковника. Отстегнул от нее штык и одел его на рукоятку швабры, которой кадеты старательно натирали паркетные полы и любовно называли «машкой». А у офицера ювелирными движениями неслышно отстегнул палаш и спрятал его аккурат за часами. Слетевшую на стол с лысины подполковника форменную фуражку он повесил на штык и оттащил «машку» в умывальную комнату. Там, улыбнувшись перед зеркалом своей фантазии, Колчак облился холодной водой, почистил зубы, умылся и снова вышел в вестибюль в полном кадетском обмундировании: свежий, умытый, подтянутый и полный сил.

Не теряя времени, он устремился на кухню, где уже начинали утренние хлопоты дежурные кадеты, растапливая печи, и поварята выкладывали на смазанный душистым маслом противень заготовки для французских булок. Задача была у него была простая: оттяпать ножиком добрый шмат мяса, от огромных кусков говядины, приготовленных на разделочном столе для обеденных котлет.

Далее его путь лежал по широкой лестнице вверх до самой двери, ведущей на крышу. Николай уверенно открыл замок лежавшим в кармане ключом и вошел в темную прохладу огромного чердака:

– Егорша! – тихо, но требовательно позвал он.

– Здесь мы, – отозвался мальчишеский голос из дальнего угла. И вдруг под железной крышей заходил-забегал эхом бодрый щенячий лай.

– Тихо ты, оглашенный! – попытался урезонить щенка кадет, но собака уже бежала стремглав в его сторону и норовила выразить непомерную радость неокрепшими еще голосовыми связками. Николай подхватил щенка на руки и проследовал в угол из которого отозвался Егорша.

Тот сонно потирал глаза, потягивался и зевал, всем видом показывая, как это несправедливо столь рано будить человека, кем бы он ни был.

– Егорша, подъем! – скомандовал кадет, – Где миска Нельсона?

– Да вона, в углу, куды она денется?

– Молоком собаку и рысь потчуешь?

– Как же! Каждый день бидон опрастывают, – Егор махнул рукой в сторону стоящего возле его лежбища небольшого бидона.

– Вот что, Егорша, – налей им пока молока, а я мяса накрошу.

К Николаю совершенно неслышно на подушечках лап подошла взрослая рысь и призывно потерлась головой об ногу.

– Здравствуй, Таюша, здравствуй… Соскучилась за ночь? – Колчак потрепал ее за толстые меховые щеки. Рысь в ответ благодарно заурчала, принюхиваясь к запаху свежего мяса и жадно раздувая ноздри.

Когда животные насытились, Николай взял рысь с собой на крышу, дав наставления на день своему другу-денщику – Егорше:

– С Нельсоном гуляйте до шести, днем купишь двух кроликов для Таи, а ему каши в трактире закажи и опять же молока. Да найди время в баню сходить, а то бог весть на кого стал похож. Как они, не слишком тоскуют?

– Не-а. Им весело вдвоем-то: играют, носятся. Таиська мышь словила, подкрепилась. Нельсон умаялся и под утро заснул.

– Ну и славно. Вот тебе целковый на баню и трактир.

Тая с удовольствием прогуливалась по крышам дворца Морского корпуса, представлявшего собой целый маленький город. Отважно гоняла птиц и кошек. А Николай в это время читал. Это были его два любимых утренних часа. Горн к подъему в корпусе трубил только в полседьмого.

– Кто рано встает, тому Бог подает, – пробормотал Николай, раскрывая на середине по загнутой загодя странице толстенный том французского издания «Мемориала Святой Елены».

***

Рассвет медленно и торжественно вступал в свои права.

В репетиционном зале Хореографического училища стало уже достаточно светло. Настя прекратила свои фуэте и проследовала к подоконнику, прихватив по дороге со скамейки книжку. Она тоже любила по утрам читать. «Оноре де Бальзак. Блеск и нищета куртизанок». Парижское издание.

Могучий купол Исакиевского собора брызнул по городу первыми золотыми лучами отраженного солнца. Анастасия, чуть прищурясь (только совсем чуть-чуть, а иначе к глазам быстро набегут и навсегда останутся там морщинки), подняла к свету свое красивое цыганского типа с огромными глазами белоснежное лицо. Такое контрастное сочетание черных волос, темных бровей, изумрудных радужных глазных оболочек и чистой аристократически белой кожи лица могло свести с ума любого мужчину. Яркие сочные губы довершали этот гений чистой красоты.

Родители Насти видели, какой привлекательной растет их дочь. И, зная нравы Императорских театров, боялись за то, что пьянящая легкость жизни куртизанки станет для нее милее ежедневной каторжной работы балерины. Впрочем, пока, за строгими стенами училища девочка могла лишь читать книги о другой судьбе, отличной от жертвенного служения Терпсихоре*.

Но мечтала она только об одном – о счастливой судьбе на большой настоящей сцене, которой она добьется, чего бы это ей ни стоило.

***

Можете говорить что угодно, но такого прискорбного афронта Морской корпус в своей истории просто не знал.

Мало того, что на целые два часа задержалась смена караула, так еще и вахтенный офицер встретил на входе адмирала докладом без палаша и фуражки. А кадет, подавший команду «смирно!» стоял с винтовкой без штыка. Фуражку и штык скоро сыскали, а вот палаша так-таки и не нашли. Подполковнику за утрату боевого оружия грозило отчисление с воинской службы с понижением в звании. Каков позор?! Кому и как объяснишь, что у вахтенного матроса отымают винтовку, с боевого офицера снимают фуражку и отстегивают палаш. Даже если и спал, так ведь кто-то один, а не оба кряду? И потом, как же так можно спать, чтобы утрату палаша не заметить? Впрочем, вахтенные в один голос утверждали, что всю вахту не смыкали глаз.

Весь день подполковник, утратив гордость ходил по классам и упрашивал:

– Братцы, Христом богом прошу! Верните палаш! Ну подкиньте его где-нибудь аккуратно. Не губите. А с меня – годовой оклад. Ей-же-ей! Я коньяком проставлюсь или деньгами отдам. Прошу, братцы! Не губите.

Преподаватели беспрепятственно пускали его на свои уроки с этой жалостливой песней нищего шарманщика, потерявшего по пьяной лавочке инструмент.

Надо сказать, что кадеты из преподавателей уважали весьма немногих. Смущало то, что среди них практически не было кадровых моряков. А и те, кто когда-то побывал в дальних походах и даже понюхал пороху, когда переводились на службу в Морской корпус получали сухопутные звания взамен флотских.