Изумруд из Сан-Донато
Книга Первая. Отец
1908 год. Вместо предисловия
Поезд прибыл на станцию Эйдкунен на германо-российской границе. И пассажиры с недовольно-капризными лицами стали перебираться со всем багажом и уже было разбросанными по купе причиндалами из вагонов с русской колеей в вагоны с шириной колеи европейской:
– И когда же у нас, как у нормальных людей все будет?
– Не говорите: эта колея, будь она не ладна! Пересадка – это так беспокойно… Того и гляди забудешь что-нибудь в вагоне.
– Да если б одна колея! Вот скажите, а что у нас слава богу?
– Ни-че-го-с-с!
– То-то… А вы – колея…
Но за два часа суматоха с пересадкой благополучно закончилась. И экспресс «Санкт-Петербург – Париж» полетел по гладкому, с неосязаемыми стыками, железнодорожному полотну с неведомой для российской части маршрута скоростью в 100 километров в час.
– Европа! – Великий князь Алексей Александрович, бывший глава Адмиралтейств-коллегии и командующий Императорским военно-морским флотом России, удовлетворенно откинулся на исполненном в восточном стиле диване. Он достал из золотого портсигара и раскурил асмоловскую с золотым колечком папиросу. В его распоряжение администрация экспресса предоставила подобающий особе царствующего Дома, роскошно декорированный красным деревом и китайским шелком отдельный железнодорожный салон. Повара, камердинера и массажиста при этом разместили в следующем за салоном обычном пульмановском вагоне.
– Европа!
Его радовало то, что он смог наконец избавиться от бесчисленных адъютантов и помощников, которые вечно толклись в салоне, изображая насущную необходимость. Он всех безжалостно высадил в Эйдкунене:
– Прощайте, господа! Дальше я как-нибудь сам. В Париже меня встречают. Благодарствуйте, господа, – ворковал он вслух, с обезоруживающей милой улыбкой. А про себя неприязненно думал:
– Это будет коварством против Европы везти ваши свиные рыла в самый что ни на есть калашный ряд: в Париж – в эпицентр ее прелести и обаяния! Всего лишь полдень, а от них уже винищем разит! Тьфу, тщеславные рукосуи. Отрастили задницы вместо головы! Щеки по погонам развесили! Ни единой мысли ни в одном глазу – сплошное лизоблюдство.
Здесь за границей вся российская суета становилась совершенно пустой и никчемной. Здесь покойно, комфортно, чисто, аккуратно, безопасно и потому – празднично и тепло. На весь салон один-единственный проводник, да и тот молчаливый немец. Управляла «Северным экспрессом» германская компания и обслуживал состав исключительно немецкий вышколенный, но без тени подобострастия персонал.
– Э-эх, Россия! Все-то у нас через одно место: и колея не как у всех, и язык тарабарский, и снаряды, которые не взрываются, и корабли, которые чуть что – сразу тонут…
Умом Россию не понять…
– Найдут же идиоты, чем гордиться! Да кому мы для понимания употребились? Зерно, нефть да масло сливочное у нас покупают и слава богу!
Дело близилось к обеду, аппетит во время пересадки разгулялся, выпить в салон-вагоне не заготовили, а до подачи первой перемены блюд еще добрые полчаса. Печень надсадно ныла, требуя либо серьезного лечения, либо хорошей выпивки для унятия боли. И потому князь был не в лучшем расположении духа.
– Понять?! Да это все равно, что дворовую девку, прежде чем ей подол задрать, про высокие чувства расспрашивать. За-а-чем? Не смерди навозом на всю Европу – и живи спокойно, прыщи на заднице колупай. То же мне – Империя…
Всеобщий любимец дам высшего общества, князь Алексей Александрович просто удавился бы на шторах в своей собственной спальне, если бы кто сказал ему, что в текущем году он не сможет посетить Париж. Великолепно знавший три европейских языка, завзятый театрал, глава Императорского общества покровителей балета, князь жил там три-четыре месяца в году непременно. Статный мужчина лет пятидесяти пяти с правильными чертами лица, начинающей лысеть головой с высоким лбом, красивой персидской бородой с проседью и чуть завитыми вверх усами, он считал совершенно зря убитым временем каждый час, проведенный в стране, в которой его угораздило уродиться.
Однако, жил он от щедрот Государя, получал как генерал-адмирал огромный оклад, который за ним сохранили после отставки, изрядно подворовывал, улаживал за взятки некоторые коммерческие дела, взимая по 100% отката со сделки… Все это требовало его «бездарного», как он сам выражался прозябания в Отечестве.
То ли дело сейчас! Понимая, что позора русско-японской войны никто ему не простит, князь подал в отставку, которая была принята. Он переправил в Париж основные непосильными трудами уворованные капиталы, прикупил там дворец и ехал в объятия своей любовницы Элизы Балетты. Его Галатеи, которую он из обычной прислуги в отеле «Риц» произвел, за особой медовой сладости греховные навыки, в прима-балерины Мариинского театра. Со временем мы иногда попадаем в зависимость от прирученных домашних животных, так и Алексей Александрович стал рабом этой не очень-то и красивой, довольно таки полной и коротконогой женщины. Нам нелегко понять его радость. Но раб, едва не повизгивая от вожделения, спешил навстречу к своей госпоже. И дабы не расплескать восторга томительного ожидания встречи, князь ехал в просторном салон-вагоне один. Подальше от страны, которая наградила его позорной приставкой к княжескому титулу – «Цусимский»*.
Маски сброшены, мосты сожжены и впереди еще много лет уютного европейского прожигания жизни. И черт с тобой, дорогая Родина! Немытая, мать ее нехорошо, и безразмерная Россия…
Сквозь почти неслышимый перестук колес раздался настойчивый звонок колокольчика, висящего перед дверью. Князь попытался дотянуться до своего шнурка, ведущего к колокольчику с обратной стороны двери, чтобы ответить согласием на появление официанта, но так и не смог. Он махнул рукой и перешел на голос:
– Входи уж, черт бы тебя побрал! Guten Tag, хренов.
Никто не появлялся, защита от шума в вагоне была настолько хороша, что толстая дверь отделяла салон князя от остального мира так покойно, словно весь мир был для него потусторонним царством. Тогда князь вытряхнул на пол окурки из хрустальной пепельницы, благо набралось их пока немного, и что есть силы запустил ею по двери. Пепельница с громким звоном раскололась. Дверь, после такой встряски и звона разбитого хрусталя, наконец, открылась.
Однако, в раскрытой двери появился не проводник, как ожидал Алексей Александрович, а одетый в парадную форму российский капитан первого ранга с солидным иконостасом орденов и крестов на груди, аксельбантами и погонами флигель-адъютанта**. В руках он держал дорожный саквояж черной крокодиловой кожи.
– Разрешите, Ваше Высочество?
– Капитан, вы как-то совсем некстати заблудились, – раздраженно бросил князь, вынимая из портсигара свежую папиросу взамен только что выкуренной. Потревоженная неловким движением печень снова дала о себе знать.
– Никак нет, Ваше Высочество! Разрешите представиться: капитан первого ранга Колчак, Николай Васильевич.
– Да помню я тебя, помню, Колчак. Что тебе угодно, капитан? Я уже не командую флотом, слава богу.
– Мне угодно объясниться, Ваше Высочество.
– Что?!
– Объясниться, Ваше Высочество.
– Поди вон! Я сегодня не в духе. И вообще хотел бы забыть все, что на той дурацкой неправильной широкой колее осталось. Забыть, как глупое сновидение. Как страну законченных идиотов.
Капитан для своего звания и многочисленных высоких регалий был непостижимо и бесстыдно юн. Из-под форменной фуражки на Алексея Александровича смотрело небесно-голубыми глазами по-детски свежее безусое лицо с розовым румянцем на щеках. И если бы Великий князь не узнал Колчака, то решил бы, что перед ним какой-то ряженый мальчик-актер.
– А, впрочем, черт с тобой, Колчак, оставайся. Только передай на кухню чтобы подавали на двоих. Пообедаем. Развеешь мою скуку.
