И вдруг прыжок, и вдруг летит,

Летит как пух от уст Эола…

Да уж, великий поэт-поклонник – это целое состояние! Кто знает, помнили ли бы мы хоть немного, кто такая Истомина, если б не Пушкин? Бессмертие, право, стоит, того, чтобы согреть теплом человека, вручающего вам этот дар! И актрисы хорошо это знают.

И трудно и представить сколько юных девушек млея от этих стихов устремились на сцену, мечтая быть столь же «блистательными и полувоздушными», как вдохновившая поэта легендарная балерина. А сколько юношей влюблялись в танцовщиц под эти стихи, в глубине души считая себя поэтами?!

Господи! Какое неисчислимое множество доброй романтики, светлых искренних чувств, божественной поэзии, тонкого расчета и… пошлости собралось на сцене. Но ведь не только на ней, не так ли?

Мир вступил в эпоху капитализма и как набат прозвучала базовая аксиома, определяющая мораль приходящего века:

– Всякая буржуазная добродетель, батенька, есть ничто иное, как проституция в квадрате.

Не догадываетесь, кто это? Нет, Ленин лишь неоднократно эту аксиому повторил. А автор фразы – Фридрих Энгельс. «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Теоретическая основа описываемых событий там изложена исчерпывающе полно.

– Все покупается и продается!

– Чего нельзя купить за деньги, то можно купить за большие деньги!

И подлость эпохи в том, что все мерзости, которые совершались рабовладельцами и феодалами со слезами на глазах (у жертв разумеется), теперь происходят будто бы по взаимному согласию, с елейной улыбочкой.

Поэт скажет об этом так:

Невыносимо, когда насильно,

А добровольно – невыносимей!

Хорошо скажет.

Расцвело купеческо-промышленное сословие и на продажу отправилось буквально-таки все: дворянские титулы, ордена, юные женские тела, юные мужские части тела как в сборе, так и по отдельности, честь, совесть, мораль, земельные наделы, ценные бумаги…

Да что тут говорить? Все это давно и добротно перемолото мировой литературой, театром, кинематографом. Стоит ли ворошить?

Предполагаю, что, все-таки стоит! Ибо во главе всего находится не эпоха, не сословие, не окружающая среда, а Личность. Личность сама определяет свою судьбу, зачастую наперекор всему вышепроизнесенному. И данный текст именно об этом.

– Я так не хочу, Я так не могу!

У личности вырастает в решительное:

– И я так не буду!!

Анастасия вступала в настоящую взрослую жизнь. В жизнь, о которой она мечтала, и которая оказалась довольно далека от ее мечты.

– А в чужой монастырь, красавица, со своим уставом-то не ходят!

– Всяк сверчок – знай свой шесток!

Актеры, актрисы, болеро и балерины императорских театров, надо сказать, не были никакой богемой. Уже было сказано, что все они были служащими Министерства, нет никакой такой не культуры. Они служили в Министерстве Двора и наделов Его Императорского Величества, руководил которым вот уже много лет барон фон Фредерикс, личность, заслужившая у отдельного повествования.

– Легче дивизиями командовать, Ваше Величество, чем в театральных дрязгах разбираться, – жаловался он иногда Государю.

Но царь уже познал «науку страсти нежной» и понимал, что без театральных кордебалетов его армия придворной челяди будет выглядеть тускло и вяло.

– Наши театры, Владимир Борисович, и славу и мощь имеют не менее иных дивизий! Балет – это драгоценность, стоящая всех алмазов двора! – отвечал он на ворчания «старого джентльмена», как называли Фредерикса про меж собой царь и его супруга Александра Федоровна.

Балетная труппа Мариинского театра включала приблизительно 180 танцовщиков, в основном, женщин: кордебалет, корифейки, первые и вторые соло. Девушка из кордебалета получала 600 рублей в год, все перемещения по службе, выговоры, штрафы и премии оглашались в качестве официальных приказов в «Правительственном вестнике» наряду с перемещениями господ генералов, министров и чиновничьей челяди помельче. Надо сказать, что, хотя артистка кордебалета и получала ровно как подпоручик кавалерии, ее 50 рублей в месяц были унизительно малы для женщины, вращающейся в высшем свете и вынужденной подобающе одеваться. 600 рублей – цена одного хорошего бального платья. Нет, огурцов, картошки, гречки, мяса свежайшего и даже апельсин накупить на эту зарплату можно было столько, что трескайся от объедания хоть каждый день. Но вот для жизни в обществе – это жалкие крохи. А в обществе актрисе предписывается не просто жить. Актриса должна блистать!

– Господи, как же все это будет? И когда это будет?

Погруженная в мечты о творчестве и новых сложных партиях Анастасия безусловно несказанно была бы рада и такой сумме.

– Конечно, если только шестьдесят, то откладывать можно будет только рублей сорок. Но за год – это неплохие туфли! А следующий год – платье! Но надо лучше танцевать. И тогда…

Ей не привыкать было часами бродить, разглядывая сказочно дорогие витрины магазинов на Невском, представляя себя одетой то в один витринный наряд, то в другой. Когда-нибудь она себе все это позволит. Обязательно позволит. Но лишь тогда, когда сама решит, что она все это уже заслужила.

А пока? А пока девочки уже на другой день после спектакля перед императорской фамилией забыв все зависти и обиды носились как оглашенные по репетиционному залу, по очереди выказывая подругам, кто и на что способен.

– Лизка! Ну ни кривляйся! Исполни прыжок! – нетерпеливо требовали одноклассницы.

И лучшая подруга Красавиной Елизавета Облонская, разбегаясь в прыжке взлетала на огромный черный рояль и застывала там в изящной позе, словно на мужской поддержке, затем крутила фуэте и в полувоздушном па словно снежинка слетала с рояля на пол.

– Нюська, Нюська! Давай выходи на середину, покажи, свою акробатику.

Анастасия, нисколько не стесняясь такого нелепого прозвища, выкатывалась на середину залы гимнастическим колесом и танцевала па-де-де на руках. А потом крутила до изнеможения фуэте. Выходило двадцать. И она падала на пол, не сразу приходя в себя от головокружения.

После танца к ней подошла Облонская и прошептала на ухо:

– Нюшенька, у тебя есть конфидент! В тебя влюблен Козлов из старшего класса мальчиков. Я с ним танцую в паре в бальном классе. Держи, это тебе записка. От него!

Надежда взяла сложенный в четверо листок бумаги и вышла в умывальную.

– Ну вот, стоило Государю ласково взглянуть на меня и появился конфидент. Это непременно ведь как-то связано? Там, на небесах!

Она читала наивные четким каллиграфическим почерком нанесенные на листок слова признания и тихо счастливо улыбалась.

– Он такой хороший! Ну и что из того, что балетный? У меня и мама, и папа – артисты, и ничего.

И в этот день уже все мысли кружились непременно вокруг этой записки:

– А это любовь? Если пока и нет, то обязательно будет любовь. Мы будем вместе танцевать на сцене, ведь мы же в одном потоке, значит нас одновременно возьмут на службу в театр. В какой? В Михайловский или Мариинский? Нет, Мариинский непременно лучше. Там Кшесинская, туда взяли Павлову… Ой, а если в разные театры?

И ей безо всякой причины становилось совершенно грустно от того, что они могут попасть в разные театры.

Надежда ушла в учебный класс писать на таком же тетрадном листочке ответ. Ей неполных четырнадцать лет! Нет, ей почти полные четырнадцать лет уже. А она такая влюбчивая, наивная и ранимая. А еще говорят, что балерины взрослеют рано!

Ничего не рано. Они вообще никогда не взрослеют, на самом деле. Иначе перестают быть балеринами. Становятся заурядными танцорками.

***

– Девочки! Скоро Императорский спектакль. Все, кто занят в спектакле репетируют с завтрашнего дня отдельно.

У императорского спектакля был в этот раз особый повод:

– Приезжает Президент Французской республики. Франция – колыбель балета. Девочки, есть возможность из Санкт-Петербурга удивить Париж!

– Девочки, будет весь двор. Этот спектакль – большая политика!