Шли они минут пять, то останавливаясь посидеть, то стояли у какого-нибудь окна, и все это время Анна молчала и лишь пыталась слушать. К ним ещё раз подошёл, точнее, налетел на них учитель малышки Лиззи, в лицо ей заявил (в самый-самый последний раз), что бы она ни в коем случае не использовала в фильме слова "прекрасно", "удивительно", потому что зритель сам должен прийти к выводу о том, что показанное в фильме прекрасно и удивительно. Попрощался и улетел в отдел с поэзией.
Они зашагали все дальше, Анна ушла в себя, а ее подруга ушла в самые дебри терминов. Вскоре последняя остановилась, взглянула на часы, лучезарно улыбнулась и исчезла, извинившись.
Анна стояла одна. Она обернулась. Далеко-далеко скрылась в жёлтом квадрате проема темная фигура. Мелькнула ещё одна, в конце коридора справа. И все. Ни души. Подруга завела ее своей болтовней туда, где Анна в детстве потерялась и где больше ни разу не ходила. Девушка сделала шаг, звук которого глухо улетел в бесконечность заднего крыла здания. Впереди синяя пустота. Окна здесь мутные и пыльные, кроме серых отсветов на полу и стенах они ничего не дают. Сзади… Так, сзади ведь был какой-то свет, в конце. Теперь и его нет. Куда Анна ни устремляла взгляд расширенных зрачков, ничего не подсказывало, как ей выйти отсюда. Пальцы непроизвольно сжались. Ноги несли ее в неизвестное, как и когда-то. Лишь бы не стоять под гнетом этих черных коридоров. Нет. И идти нельзя, эти лестницы точно уведут глубже, но не к выходу. Шаги ее тихо нарушали сон теней и забытых всеми картин. Пылинки воздуха в серых нитях света были вынуждены танцевать быстрее, чем обычно, из-за дыхания Анны. Она остановилась в конце одного из коридоров, перед спуском на лестницу. Кто-то смотрит сзади. Теплое ощущение тревоги ползет по ногам и спине. Побежать вниз нельзя, да и обернутся тоже. Но бездна лестницы – наибольшее из зол. Анна обернулась, и ее встретил взгляд тысяч сломанных жизней. С картины тускло, но пронзительно взирал какой-то мужчина, с длинными черными волосами, и в доспехах, из под которых удушающе выглядывал кружевной воротник. Мужчина улыбался, но не глазами, а только ртом, искусственно. Можно было бы предположить, что это давно забытый художник не умел передать эмоции на портрете, но все же глаза казались живыми. И даже мертвая улыбка умудрялась жить, хоть и не сочеталась со страданием во взгляде. Вся эта его одежда, неудобная, красивых, но неестественных форм будто держала его в плену устоев и формальности его времен. Снаружи он смирился со своей этой жизнью, о чем говорила его улыбка, но внутри мучился бесконечно невыносимо, и это мучение нашло выход во взгляде.
Анна вдохнула носом, похолодела, и побежала прочь, задев ногой на пыльном полу какую-то черную книгу. Та поплыла вперёд по инерции, и вскоре остановилась в дверном проеме, который девушка заметила только сейчас. Где-то далеко мелькнула стайка детей со сгорбленной фигурой взрослого во главе, и скрылась в одном из квадратов теплого света. Легкие Анны раскрылись очень широко, впуская в себя пыль коридоров и желанное чувство освобождения. Она схватила, непонятно зачем, черную книжку с пола, и понеслась навстречу спасительному свету и суете.
Глава третья
Свист ветра стихает, пронесся в уходящую даль. Поезд теряет скорость. Ландшафт смешанного леса, через который плыли вагоны, проносится все спокойнее. М попытался заснуть после разговора с Кристиной, в надежде, что станет исключением среди одиноких правил этого мира. Но как ни пытался – глаз не сомкнул. Эта девушка с кукольным личиком была права, здесь никто не спит. М оставалось только лежать на жестких мотках верёвок, и смотреть за сменой пейзажа, в котором была единственная отрада.
Отсутствие сна этот мир компенсировал наличием бесконечного наслаждения для вечно открытых глаз. Свет в небе постоянно играл бликами, мягко и незаметно. Будто светил в небе было несколько, и разных оттенков. Тем не менее, ни одного М так и не увидел, даже элементарного солнца или луны. И форму ландшафта он не мог понять, она постоянно менялась. В одном месте все было так, как на земле, и ощущалась шарообразность формы планеты, а в другом месте все могло стать плоскими и настолько далеким, что мир этот представлялся вселенской картой, или картинкой, парящей в космосе.
В лесу стали показываться озера, которые спали в объятиях деревьев. Вскоре водоемов стало больше, и чем дальше ехал поезд, тем меньше было земли. Через несколько минут они неслись по водной глади, лес остался позади и только полоска суши, по которой тянулись рельсы, связывала их с удаляющейся землей.
Кристина снова стояла у края аккуратной фигурой, с тёплыми контурами на лице от света горизонта. Горизонта, которого и видно то не было, там сияло только розово – желтое пламя.
М приподнялся на локтях, поискал глазами Кассандру, и обнаружил ее лежавшую у себя под боком, она что-то царапала на полу шурупом. Он поднялся так, будто проснулся среди фарфоровых ваз, и встал рядом с Кристиной, тщательно стряхнув пыль с плеча.
– Куда мы сейчас едем?
– Отведу малышку на занятия.
– Похоже учёба детей не оставляет даже во сне.
– Да нет, это не школа. Там просто не дают им забыть о настоящем мире, ни то совсем превратятся в призраков. Уйдут куда-нибудь совсем далеко, и не будут ничего знать ни о мире, ни о себе. И возможно станут опасны.
– Ты училась там?
Она улыбнулась, а он заключил про себя, что это подозрительно красиво.
– Нет, не ходила. А мне и не нужно, у меня нет таких проблем. И тут я ощущаю себя гораздо осознаннее, чем другие люди. Будто я дома. Вообще то это нужно только детям, психика у них такая. Взрослым проще не потерять себя здесь.
Колёса издали резкий звук, и поезд поехал совсем медленно. М заметил оранжевые блики в зрачках Кристины и посмотрел на горизонт. Смеркается. Небо из золотисто – голубого стало раскаленно – оранжевым, а к краю невидимого горизонта покраснело. Он повернул голову и увидел впереди высокие скалы, как стены. Еще дальше за скалами небо было сокрыто за тяжелыми тучами, которые выглядели живыми и не были статичны. Там было темно, и темнота это ползла по небу, приглашая в мир ночь.
Поезд погрузился в тоннель, по началу черный внутри, как глазница обгоревшего черепа. Через некоторое время глаза привыкли, М и его спутницам стали видны пики сталактитов и сияние влажных стен. Пахло сыростью, и неизвестностью. Тоннель освещался белым мерцающим светом старых ламп, и изредка мелькавшими красными фонариками.
Каменная прохлада прогнала их расслабленность, и М, ни разу не бывавший в пещерах, не открывал глаз от сталактитов и убегающих в глубину маленьких проходов в стенах, временами посматривая на Кристину, которая пыталась не дать Кассандре перевешиваться за край вагона. Она повернулась к нему.
– Ты так всем этим восхищен, хоть и не подаешь виду. Большинство людей здесь привыкли ко всему этому, их теперь только насилие способно удивить.
– Не знаю, как можно к такому привыкнуть. – М вздохнул, вспомнив о том, что многое из того что он видел здесь, было и в реальном мире, но ничего этого он не заметил.
Поезд со скрежетом остановился, стены справа уже не было, и лишь столбы арок огораживали тоннель от света и жизни. М помог выбраться из вагона Кристине, и вытащил Кассандру. Все трое вышли из тоннеля, а поезд поехал дальше.
Пещерный потолок был далеко наверху, и скрывался в тени. А вот в стенах было множество дверей и проходов, которые уходили вниз и наверх. Над каждым из проемов был прикручен фонарь, освещавший мелькавшие лица. По стенам пещеры ползли дощатые дорожки с перилами, на вид хрупкие, но выдерживающие людей, которые периодически беспокоили их своими частыми шагами.
– Странно видеть здесь суету. – сказал М Кристине.
– Наверное суета есть везде, где есть люди. Даже в таком месте, как сон. Но они меня этим часто успокаивают, как горный речной поток.
