Завидев нас, пастух потихоньку подьехал на коне к нам.

Сразу заваняло человеческим потом, конским навозом, да и коровьим тоже. Конь ещё так противно фыркал и клацкал "конфетой" натянутой рукой всадника и словно ждёшь от него какой-нибудь непонятки. Если не хуже…

–Здорово ребяты,– приветливо басом поздоровался с нами Степан. Он напряжённо улыбнулся, сдерживая с силой своё животное. Все ответили ему кроме меня. Гордость моя была сильней меня самого. Видно, что он ждал моего приветствия, но я был невозмутим и старался глазами с ним не встречаться. Степан же продолжал говорить,– отдыхаете в тенёчке? Жарко нынче было,– и снова слегка улыбается, и снова конь не стоит на месте, кружа его по оси, размахивая длиным хвостом, усаженного репейником.

Волной, создаваемая неугомонным животным, сильнее потянуло лошадиным потом, что я скривил лицо. Неухоженный хвост отбивался от назойливых насекомых, а кувалдовая морда тоже амплитудно вертя перед нами, кидалась пеной; брезгливым сжиманем ноздрей я скромно выражал отвращение – я любил этих благородных животных и был одним с ними целым, и по жизни, и по глубоким корням. Но сейчас, восседающий двуногий обьект встал плотной стеной между мной и моей страстью.

–Да, умаялись сегодня,– заговорил с ним Вовка осторожно.– Вот, без рук без ног почти,– Вова трёс руками изображая бессилие, то, которое минуту назад изображал мне,– как завтра будем, ума не приложу.

Степан глядел на него со множеством вопросительных знаков в глазах. Длинные, но корявые пальцы рук, удерживали узду, а закатанные рукава рубашки, показывали загорелые мышцы предплечья; словно тугие тросы, тянулись от кисти до локтя ровно уложенные ткани мышц, поигрывающие даже при незаметных движениях рук, подчёркивающие блескучим потом.

Вовка осторожничал при разговоре, как бы подбирая правильные слова напрягался внешне, что было заметно. Может у них со Степаном тоже, как и у меня было неприятное проишествие; он стоял к нему боком и говорил, не поднимая на него глаз. Только так, бросал их вскользь.

У Степана на лице выразилось неподдельное сочувствие к нему. Вряд ли он мог делать иначе; он как бы ловил слова, а с ними и смысл. Я бросал на него косые взгляды и Степан как бы был отключён от всего – лишь по-детски и внимательно следил, что говорит Вовка.

–О Стёпка,– заговорил опомнившись, Гришка, когда Вован иссяк,– ну ты слышал про деда Ивана?

–Как не слыхал, слыхал,– протянул с грустью Стёпа переминая бугристыми пальцами гладкую уже ручку кнута. Он громко и печально вдохнул, видимо представляя упомянутого старика. При вдохе грудь приподнялась и несколько капель пота скатились по ней, чтобы укрыться за самой нижней застёгнутой пуговицы рубахи.

–Помощник нам нужен,– как приговор прозвучало.– Завтра нужно схоронить деда. Пойдёшь?– предложил Гришка, сделав просительный акцент на последнем слове и замер.

Степан задумчиво наморщил лоб и почесал его кнутом.

–Так мне ж скотину пасти. Не-е, я не могу,– растягивая каждое слово, отвечал с грустью пастух.

Степан снова громко вдохнул и это показалось ещё печальней, чем в первый раз и поправился в седле.

–Ну как так-то,– не отставал от него Гришка,– в последний путь человека проводить. Кроме нас-то у него никого же нет. Как же так,– Гришка хотел было уже расплакаться, ну мне так показалось; показать разочарование по-другому ему было не под силу и дело тут было совсем не в этом. Просто он хорошо понимал, что завтра ему будет не до похорон и вообще не до чего. Такое было всегда, или почти всегда. Особенно в последнее время, когда доза превышала настоящий объём вмещаемого.

–Ребяты, да я только рад бы вам помочь! Но у мене же скотина, кто ж её пасти будет,– Степан волновался и косо смотря в его сторону я видел как он чуть кнут пополам не переломил.

–Ну брат, ты…– Гришка образно развёл руки, вдохнул и замер, и посмотрев на меня как на союзника продолжил,– Яшка, ну скажи ты ему, что ли…

–… что сказать,– не уверенно и пару раз откашлявшись в подставленный кулак, заикаясь ответил я.

Степан глядел в никуда; воздушный вихрь пустоты, образованный из нас в многоугольный и неравнобедренный прямоугольник, обрывался только на уже спящем Васе… И непонятно как, но держался. Оттуда-то же он и вышел. Вихрь… Пустоты…

–Блин коровий, ну я тогда незнаю,– Гришка хлопнул себя по бокам бёдер и будто бы оглох; он повернул голову так неестественно, что другому это может показаться не совсем естественным. А оборот прямой речи, как-будто с совершенно не говорящим жителем Вселенной, подвёл настолько чёрную черту под ним или мною, что тот многогранный прямоугольник, который я видел в начале, сейчас разваливался как сгнившая древесина, труха…

Хотя ему хватило не то сил, не то просто сам, но сначала он смотрел на всех стоявших около него, а потом поднял голову и на Стёпу. Бежевой пеленой, так красиво вибрированной ветром его Л..... и билось о возможную стену, как о преграду мелочей, но таких великих и неприступных, что… Но такое было только между ними обоими.

–Ребят, я не могу…– Степан незнал чем ещё оправдаться, и что ещё сказать. Но резко изменился в лице,– я же, ребяты за вас как за родных, я же…, но кто ж скотину пасти пойдёт…-он оборвал свою речь, которая и так ему с трудом давалась из-за волнения.

А Гришка на голос дёрнул шеей, и как-будто нашёл объект внимания, а за ней дёрнулась и голова. Мне на секунду представилось, что он не от мира сего,– заблудший странник, попавший в не свою компанию и… застрял. Такое повторить, не каждому дано.

–Что ты к нему пристал?– набросился на Гришку Вован,– кроме него никто коров и не пасёт.– Потом он уже Степану сказал,– не обращай на него внимания Стёп, сами мы, как-нибудь… Сами!

Однозначно, Вовка хотел отделаться от пастуха, но так, осторожно.

–Да ладно, я так,– уже безразлично ответил Гришка,– просто завтра…

"Не понимал."

–Да заткнись ты,– рявкнул на того Вовка,– лист кленовый, банный и прилипчивый…

"Пытается шутить."

– Ну я поеду, ребят,– с грустью сказал пастух, развернул коня и пошёл прочь.

Мы трое смотрели молча вслед пастуху, так же, как и он некоторое время назад, смотрел на нас немного грустными, но выжидающими глазами. Только, что мы выжидали – разница, в несколько сот миллионов и берег от берега не то, что не виден, но и не досягаем.

Мы стояли как вкопанные, задумавшись каждый о своём, наблюдая удаляющуюся фигуру всадника и исчезающую в облаке пыли. Один Вася дрыхнул беспробудным сном, лёжа на остывающей земле, после бессмысленных попыток борьбы с дремотой. В этот момент Вася, существо отсутствующее само от себя, сейчас самое счастливое на земле животное – жаль, что счастье закончится утром и часть животного на неопределённое время растворится, и он так и неуразумеет этой истины. А ведь для счастья его, ему нужно было так мало – ноль пять и в сорок градусов, одно к двум с половиной.

Вывел нас из задумчивости женский крик, а точнее истерические ругательства, писклявая брань. Наклонишись вперёд через ограду, я увидел, как быстрым шагом в нашу сторону шла мать Вовки.

Образ пастуха унесло порывом несущегося вихря, и я мгновенно забыл его. В выцветшем в цветочек платье чуть ниже колен, из-под которого торчали тоненькие ножки, покрытые синим варикозом, но такие быстрые. Она махала в нашу сторону кулаком и выкрикивала несусветную брань на всю улицу.

Словно бес в неё вселился. Находившийся рядом и поблизости народ, раскрыв рты смотрели на скандальную женщину, а той хоть бы что; не стесняясь выражений, поливала благим матом пьяную компанию.

Уже совершенно на машинальном инстинкте, я вообразил суховей летящей по нашей улице, погоняемый сухим ветерком, мимо нас…

– Вот они, алкаши проклятые, выродки этакие. Не было и дня, чтоб ненажрались, скоты такие…

Вовка сначала аж вздрогнул от неожиданности; он было дёрнулся искать укрытия или бежать, но… Её-то он никак нерассчитывал тут встретить, да ещё в таком взбешённом виде. Вернее, он бы всё-равно её повстречал, живут-то они в одном доме. Просто сейчас прямо не тот момент, вот поэтому так и неожиданно. Видно ей кто-то донёс на него, кто-то по пути шёл или ехал на велосипеде и донёс, что мол, сынок твой, опять пьяный по селу шляется. Да не один, с дружками.