— Ну, — усмехнулся следователь, — быть может, впору делать в исключительных случаях и послабления? Зачем уж так страдать? Кому, в конце концов, нужны такие жертвы, если они не приносят счастья?

— Вот так оно всё и начинается! — выплюнул Люциус. — Сегодня ты делаешь одно послабление, завтра другое, послезавтра третье и вот: нет уже ни традиций, ни принципов, ни идеалов… Осталась лишь некая видимость прожитой по своему разумению жизни, которая точно также превратится в конце концов во тлен. Счастье — вещь проходящая, иллюзорная. Сегодня ты счастлив, а завтра тебе наскучил объект его приносящий, и ты уже хочешь чего-то другого… Чего-то нового. Жизнь твоя превращается в бесконечную гонку, попытку обрести то, не знаю что, и ты растрачиваешь её на мнимые сиюминутные страсти, забывая о главном, утрачивая истинную цель своего существования… Каждый из нас в душе беспрекословно уверен, что он умнее остальных, что он знает «как лучше», однако, это не так. Наши предки уже прожили всё это тысячи раз до нас, и мы лишь отголосок их бытия, которое они потратили на поиски истинных смыслов, дабы вверить их нам. И вместо того чтобы сказать им спасибо, вместо того чтобы с честью и благодарностью принять их дары, мы отвергаем их, перечёркиваем и обесцениваем все их труды, пытаясь пройти свой собственный путь, уйдя от проторенной и освещённой мудростью дороги во мрак. Вероломство ещё никогда и никого не доводило до счастливого финала, а вот понимание, что ты смог пронести через свою жизнь незапятнанные идеалы и состоялся как личность достойная вверенной тебе фамилии — вот истинное благо!

— Но ваша собственная фамилия, поправьте, если я ошибаюсь, как раз и означает «вероломство»?

Губы Люциуса расплылись в широком оскале.

— Именами нарекают люди, а смыслом наделяют носители.

— Если бы я не видел вас вот так воочию и не знал, что вам нет и тридцати, я бы, решил, что речи ваши принадлежат какому-то уже весьма немолодому человеку, мистер Малфой, — заметил следователь.

— И правильно бы сделали. Всё это я не придумал сам и мне не стыдно признаться, что я лишь транслирую общее кредо моего рода, бережно передаваемое моим прадедом моему деду, дедом — отцу, а им, в свою очередь — мне… Надеюсь, что и мой сын продолжит уважать свои корни, считая их оплотом, который позволяет нам защищаться в этом разрушающем вихре времени и беспорядочной смене идеалов… А каков, к примеру, ваш оплот?

— Мой? — следователь взглянул на Люциуса с небольшим удивлением.

— Да, — кивнул Люциус. — Есть ли у вас опора, столп, твердь — как хотите, которая позволила бы вам не затеряться в потоке ложных принципов и стремлений?

— Мой оплот — это моя семья. Моя жена, моя… дочь. Знаете, семейные ценности не чужды даже нам, простым людям без титулов, — хмыкнул следователь, он вновь уставился в свою папку, взял в руку перо, приготовившись, что-то там писать. — Я понимаю всё, о чём вы говорите, мистер Малфой, однако…

— Вот и хорошо, — перебил его Люциус, снова широко улыбаясь. — И знаете, это прекрасно, что мы с вами нашли что-то общее: у меня есть жена и сын, у вас есть жена и… дочь. Так вот и берегите их, мистер… ах, простите, я запамятовал ваше имя! Но да, это может и к лучшему… Просто берегите свой оплот, хорошо?

Следователь взглянул теперь на Люциуса со смесью изумления и даже неверия. Перо выскользнуло у него из пальцев.

— Вы обещаете мне, что будете беречь их? — снова спросил Люциус, не прерывая установившегося между ними зрительного контакта.

— К-конечно, мистер Малфой, — выдохнул тот и в лице его промелькнуло что-то кроличье.

— Лорд, — отчётливо произнёс Люциус.

— Лорд Малфой, да-да, — словно под гипнозом произнёс тот. — Простите…

— Ничего, — сказал Люциус. — Просто уважьте моё положение и никогда не забывайтесь больше, хорошо?

Следователь лишь медленно кивнул, и Люциус, глубоко вздохнув, прикрыл наконец глаза, поднимаясь со своего места.

— Что ж, полагаю, у вас больше не осталось ко мне вопросов? — спросил он.

— Э-э, я… У меня… — замялся следователь. — Нет, пожалуй, что больше нет, лорд Малфой.

— Чудесно, — сказал Люциус, протягивая ему свою украшенную кровавым перстнем руку. — Надеюсь, что мы с вами встретимся ещё не скоро.

— Я тоже, — произнёс тот, сейчас же спохватившись: — В смысле… Спасибо, что уделили время и полагаю, вопрос действительно исчерпан.

Он поднялся со своего стула и указал Люциусу на дверь, поспешно дёрнув ручку и распахивая её перед ним. Люциус благодарно склонил голову и вышел из комнаты дознания вон.

***

У Фрэнка не осталось сомнений, что именно Люциус Малфой возглавлял нападение на дома Марлин. После того, как он покинул комнату, Фрэнк тоже бросился в коридор и помчался к лифту, вынырнув из него через пару минут на следующем этаже. Он успел как раз вовремя — Люциус, высоко приподняв подбородок, шёл по коридору ему навстречу, так словно являлся никак не меньше, чем самим Министром магии.

— Добрый день! — поздоровался с ним Фрэнк, слегка поклонившись.

Люциус лишь скользнул по его лицу безразличным взглядом, губы дрогнули в формальной улыбке, он бросил ответное приветствие, и прошёл мимо, вовсе будто бы и не узнав Фрэнка. А быть может он и правда его не узнал, потому что в ту ночь в доме Марлин было темно или потому, что человек, столь безжалостно убивавший других людей, едва ли придавал им хоть какое-то значение. Все они были для него не больше чем скот, и он, вероятно, не утруждал себя необходимостью запоминать их лица.

Спустя два дня дело Марлин закрыли, записав Мальсибера-старшего главарём нападения, а Ральфа — подельником. Кроме этого преступления, на них обоих висело уже никак не меньше десятка других дел, а потому заключение их в Азкабан было неминуемо. Примерно за день до этого, Фрэнк попросил следователя разрешить ему ещё раз поговорить с Ральфом, что, в общем, было против правил, однако тот, сочувствуя Фрэнку, позволил сделать ему это под личную ответственность.

Когда Фрэнк вошёл в такую же скудную комнатушку для проведения допросов, в которой несколько дней назад о высоких идеалах рассуждал Люциус Малфой, он встретил там за столом весьма осунувшегося за последние дни Ральфа Мальсибера. Чёрные вьющиеся волосы его спутались и засалились, под глазами залегли тени, и он, не мигая, взирал на поверхность стола. Руки его безвольно висели меж колен, подогнутых под стул ног. Вся его фигура являла собой изломанный силуэт кем-то забытой марионетки.

— Я не буду долго мучить тебя, сынок, — вздыхая, сказал Фрэнк. — Я хотел только поговорить с тобой ещё раз напоследок, если ты не против… Ты можешь называть меня мистер МакКиннон.

— МакКиннон? — он возвёл свои лихорадочные глаза на него. — Вы дядя Марлин?

— Вообще-то, двоюродный брат, — сказал Фрэнк.

— Я учился с ней, — сказал Ральф. — Я не убивал её. Это был не я.

— Ты сделал множество других плохих вещей, Ральф. Но я пришёл не зачитывать тебе сейчас их список. Всё это ты уже прекрасно знаешь и сам… Я хочу только, чтобы ты немного поподробнее рассказал мне о Люциусе Малфое, ты ведь упомянул его тогда?..

— Малфое? — Ральф с шумом испустил воздух из своей груди. — Надеюсь… вы не сказали ему, что это я его сдал?

— Нет, — мотнул головой Фрэнк. — Да и в том месте, куда ты завтра отправишься, он до тебя уже не доберётся, поверь мне.

Ральфа затрясло. Из глаз его градом покатились слёзы.

— Я не хочу в Азкабан, мистер МакКиннон! Не хочу! — взвыл он, как маленький. — Там эти… дементоры!