Время было не властно над ней. Лицо и тело её едва ли претерпели изменения за эти годы, разве что облик обрёл ещё больше стати и лоска, которым, могли бы позавидовать даже самые чистокровные аристократки… Для него, однако, она всё ещё была той самой девчонкой, решившейся однажды на отчаянный шаг из любви к зельеварению, и Люциус ощущал от этого истинный, ни с чем несравнимый восторг. Он любил её. По-прежнему также сильно и, вероятно, даже ещё сильнее, ещё глубже: теперь он совсем не видел себя без неё. За эти годы он, кажется, полностью сросся с ней, стал совсем от неё неотделим, подобно тому, как и она была неотделима от него.

Мог ли он представить себе когда-нибудь, что в свои почти шестьдесят пять лет, всё ещё будет находить себя влюблённым в одну единственную женщину и испытывать поистине священный трепет, обнаруживая её каждое благословенное утро в собственной постели? Мог ли подумать, что при всех своих слабостях и недостатках, будет вообще достоин когда-нибудь любви столь тонкого, столь непостижимого его уму существа, одно единственное прикосновение к которому он некогда считал самым страшным, самым несбыточным своим желанием? И неужели же вопреки всем препятствиям, которые столь отчаянно вставали у него на пути по мере достижения этой его мечты, несмотря на столь многочисленные чужие соблазны, он сделал, в конечном итоге всё правильно, именно так, как всегда и хотел?

— Доброе утро, моя радость, — произнёс он, и она обратила на него свои медовые глаза.

Fin