Решение проблемы пришло тогда само собой и весьма внезапно. Как-то утром прямо на пороге Малфой-мэнора Гермиона обнаружила двух совсем крошечных домовиков, причудливые морды которых отдалённо показались ей знакомыми. Когда же они представились ей, всё в голове её встало на свои места — это были те самые эльфы, чью мать Гермиона вытащила вместе с ними из подвала на окраине Бирмингема пару лет назад. Сама домовиха к тому моменту, правда, уже преставилась, тогда как дети её, будучи благодарными за своё спасение, отыскали Гермиону и изъявили желание служить ей вполне безвозмездно.

В первый момент Гермиона, хотя и растроганная, конечно, их искренностью, всё же им отказала. Подписывать пожизненный магический контракт с эльфами она бы не стала никогда, однако, Вимзи и Бимзи оба были так настойчивы, а усталость от домашних дел у Гермионы так велика, что спустя несколько дней она поневоле сломалась, приняв их в Малфой-мэнор, но исключительно на условиях оплаты труда. Люциус к тому времени тоже уже не был против, чтобы за поместьем и жизнью его обитателей вновь следили эльфы.

В Министерстве Магии тем временем случился большой скандал. Гестия Джонс, ошеломлённая решением Кингсли отстранить Гарри от должности руководителя Группы по поимке особо опасных преступников, пойдя против слова Министра, незамедлительно восстановила его в этом статусе сразу же, как только у того полностью зажила рука, что положило начало серьёзному расколу среди служащих и вынудило мистера Бруствера пойти ради усмирения ситуации на попятную. Помирившись с Гарри, он даже сделал его вскоре главой Отдела международного магического сотрудничества, вместо мистера Бёрка, грязные подробности личной жизни которого, внезапно всплывшие из неизвестных источников, полностью дискредитировали его тогда в глазах общественности.

Примерно в то же время у Рона случился сильный рецидив. Находясь на работе в больнице Святого Мунго, он бросился вдруг на одного из пациентов, принимаясь кричать, что поймал Пожирателя Смерти и едва не наложил на него заклятье «Обливиэйт», если бы не поспевший на подмогу доктор Шафик. Лаванда тогда была изнурена до невозможности, а потому не могла и дальше продолжать свою легилементотерапию, которая судя по всему, совсем перестала ему помогать. И Гермиона наконец решилась. Именно в тот момент она и отважилась дать доктору Шафику сохранившееся ещё у неё в лаборатории зелье Алонзо, дабы тот напоил им Рона, под её личную ответственность.

Все ждали худшего. Молли и другие полагали, что это уже конец, как вдруг, спустя всего несколько часов, сознание его прояснилось, и следующим же днём Люциус и Гермиона отправились в Мексику.

Люциус согласился, правда, на эту поездку не сразу, Гермионе пришлось тогда сильно постараться, дабы убедить его, что им теперь действительно никак было не обойтись без помощи Луиса, как бы и самой ей ни была противна эта мысль.

Нашли они его тогда в одной из самых отдалённых, забытых всеми богами деревень, едва узнав в этом истощённом, одетом в лохмотья и спящем на соломе в убогой хибаре бродяге, того самого человека, что так ловко обвёл их в своё время вокруг пальца. Своими иссушенными на солнце руками Алонзо толок в многочисленных деревянных плошках крупицы жизни, что росла и ползала здесь, у его ног среди горячих песков, получая за свои целебные снадобья скудные подаяния местных жителей, на что и добывал себе еду.

Когда же Люциус и Гермиона появились на его пороге, Алонзо лишь рассмеялся хриплым, изломанным смехом, сразу догадавшись о том, что им было нужно от него. Раскрывать рецепт своего чудодейственного зелья так просто, он, однако, не стал, заявив, что не расскажет им ничего даже под самыми страшными пытками, если взамен Люциус и Гермиона не вытащат его из этой дыры и не примут на прежнее место в Фонд. Это было, кажется, всё, чего он хотел — вернуться в точку отсчёта, откуда и совершил свою страшную ошибку, поддавшись соблазну женщины, томившейся отныне в страшной башне, затерянной где-то средь бушующих северных волн.

Люциус был в ярости. Он наотрез отказался принимать эти условия, а потому они с Гермионой вернулись спустя три дня в Британию ни с чем, пока через две недели ей не пришла в голову мысль, открыть филиал Фонда прямо в Мексике, назначив там Алонзо пусть, конечно, не управляющим, но вернув ему хоть сколько-нибудь приличный общественный статус взамен на рецепт, и Люциус уступил.

В ближайшие же несколько месяцев, они сделали всё именно так, как она захотела. Долгие переговоры с мексиканским правительством, которые вёл Гарри позволили им официально вернуть Луису палочку, и хотя запрет о выезде за пределы страны на нём был оставлен, Алонзо очень активно ухватился за предоставленную ему возможность, больше никогда не позволив Люциусу и Гермионе усомниться в его преданности им, хоть они больше никогда и не подпускали этого человека к себе слишком близко. Формула же его зелья, которую он им раскрыл, позволила наконец Гермионе полностью вылечить Рона в смехотворно короткий срок, после чего тот и решил податься в колдомедики.

К тому моменту, когда Рон по рекомендации Кьянеи, отправился на дополнительное обучение в Китай, в Азкабане, после шести лет заключения, умер Фрэнк МакКиннон, которого, как и прочих особо опасных преступников, закопали тогда во внутреннем дворе башни, где тело его ещё целый год исправно выбиралось каждую ночь из-под земли, пока не было растерзано другими неупокоенными заключёнными, признавшими видно каким-то непостижимым образом уже после смерти в собрате своего бывшего надсмотрщика… Хотя, впрочем, Гермиона и не была уверена в правдивости этих слухов.

…

Но вот машинист объявил о скором прибытии поезда на Северный вокзал Парижа, и она невольно пробудилась от своих раздумий. Люциус тоже проснулся. Глубоко вздохнув, он открыл глаза, и обратил их на неё.

— Уже приехали?

— Почти, — Гермиона провела ладонью по его гладко выбритой щеке.

— Хорошо, — Люциус поцеловал её в лоб. — Знаешь, я тут вспомнил, что неделю назад в Ежедневном Пророке в колонке прорицаний прочитал, будто на следующий год в середине апреля в Париже сгорит Нотр-Дам.

— Что? — Гермиона даже подпрыгнула на месте от этой шокировавшей её новости. — Не может быть!

— Ну, я бы не советовал тебе быть столь легковерной, — бровь его скептически изогнулась. — Ты же знаешь, что предсказания, которые печатает Пророк, почти никогда не сбываются.

— И всё-таки это… по-моему, уж слишком, — Гермиона мотнула головой. — Подумай только! Кому вообще в здравом уме могло прийти подобное в голову?!

— Чего эти журналисты только не напечатают, дабы повысить свои рейтинги!

— Так значит, в апреле, говоришь? — Гермиона вновь положила в задумчивости голову ему на плечо. Они уже въехали в Париж. — Как бы там ни было, а это значит, что нам стоит на будущий год вернуться сюда на твоё шестидесятипятилетие…

— Ах, Мерлин! — на этот раз дёрнулся в своём кресле Люциус. — Никогда больше даже не произноси этой страшной цифры вслух, Гермиона! Это просто ужасно!

Он обречённо покачал головой, и она невольно рассмеялась, оставляя поцелуй на его щеке.

— Ну, Люциус! Но что же мне делать, если я очень люблю эту цифру? — спросила она. Вздохнув, он лишь погладил её по плечу, и, прижавшись к нему теснее, Гермиона прикрыла глаза, добавив себе под нос, совсем уже тихо: — И буду любить каждую следующую из них ещё больше предыдущей…

***

Следующее утро началось для Люциуса с порыва свежего ветра, ворвавшегося в распахнутое окно гостиничного номера, и, открыв глаза, он невольно восхитился: Гермиона стояла к нему спиной, на фоне ослепительно синего Парижского неба, в одной своей тонкой сорочке. Тюли, подхватываемые потоками ещё совсем не по-осеннему тёплого воздуха, то и дело размывали её силуэт.