Люциус сам к ней в первое время не подходил. Глядя, как она в очередной раз зажимается с кем-то в укромном уголке гостиной, его охватывала брезгливость и вместо довольства, он начинал думать только о том, что надо будет приказать Добби особенно тщательно продезинфицировать это место.
Так продолжалось примерно полгода, пока однажды утром, после очередного Званого вечера, Люциус, страдающей от жуткой головной боли и ломоты во всём теле, наступавших у него всякий раз, когда действие приносимых Северусом наркотических зелий, заканчивалось, обнаружил, что дом его не опустел с первыми рассветными лучами, как то водилось. Добби тогда, поджав уши и дрожа от страха, притащился в его комнату, объявив, что в одной из гостевых спален, лежит какая-то дама, имени которой он не знал.
Хорошенько наказав домовика за то, что тот вопреки указаниям, смел его потревожить, Люциус пошёл смотреть, что это была за невежливая дама, которая не удосужилась выполнить одну единственную просьбу хозяина этого достопочтенного дома и не удалила своё, очевидно хорошо изношенное за прошедшую ночь тело восвояси. Дамой оказалась Мирелла. Полностью голая она разлеглась на шёлковом покрывале, собственноручно вышитом прапрабабушкой Люциуса, и храпела, как дюжина горных троллей. Люциус наколдовал тогда ведро с ледяной водой и опрокинул его на неё, отчего она подскочила и заверещала, будто ошпаренная свинья. Придя в сознание, однако, Мирелла не подхватила сразу же свои вещи и не побежала за летучим порохом к камину, как ожидалось, а вновь водрузила своё, надо сказать, весьма приглядное тело на кровать, широко раздвинув ноги и посмотрев на Люциуса с таким развратным вожделением, какого он не видел ещё ни у одной шлюхи. Возбуждение накрыло его тогда само собой так, что он даже не попытался ему сопротивляться.
На следующем Званом вечере, она была уже только его, что весьма огорчило многих присутствующих. Люциус же, в свою очередь, с немалым удовольствием продолжил познавать всю безотказность Миреллы, рассчитывая, что исчерпав ресурс полностью, сможет, наконец, расслабить это томительное напряжение внизу живота, которое не давал ему покоя всякий раз, когда он видел её. Время, однако, шло, а пыл его и не думал стихать. Разговаривали они с ней мало. В основном односложно: Люциус просил сделать её что-нибудь отвратительное, и она это выполняла. Вскоре он стал подключать к их играм и других людей, пытаясь понять, есть ли предел её изощрённой покорности.
Предела, казалось, не было вовсе, и в какой-то момент ему стало интересно, что же служило двигателем подобной распущенности. Ради этого он даже пригласил её как-то раз в Белую Виверну, где Мирелла, подобно мужчине, опрокинула несколько бокалов огневиски и разоткровенничалась про свою мать, которая тоже непрочь была, пропустить пару-другую рюмашек, особенно в те дни, когда кредиторы выносили из их старинного особняка очередные дедушкины часы или бабушкину софу.
Люциус слушал тогда всё это без какого-либо сочувствия. Ему было абсолютно плевать на её проблемы, однако, история эта отчасти прояснила поведение Миреллы, что, впрочем, оказало и желаемый эффект, поспособствовав некому спаду его интереса к ней. На следующем Званом вечере он пустил её в свободное плавание, не без удовольствия заметив в её чёрных глазах оттенок разочарования. Разочарование это, вылилось ему, правда, в неприятный инцидент, когда два дня спустя Мирелла заявилась в Малфой-мэнор средь бела дня при полном параде, в добытом, Мерлин знает где, бархатном платье, мода на которые прошла лет двадцать назад. Быть может, это было платье её матери, но выглядела она в нём, тем не менее, просто смешно. Нарцисса тогда была весьма неприятно удивлена этому явлению, но как подобает истинной леди, приняла её по всем правилам этикета, после чего с таким же истинно королевским достоинством, попросила Люциуса, больше не допускать подобных оплошностей.
Люциус помнил, как сильно он тогда наказал Миреллу за этот поступок. Он душил её так долго, что в глазах её почти погас свет жизни, когда бы не дурацкая министерская сова, принёсшая ему известие от доносчика об очередном грядущем рейде. К тому времени эти больные во всех смыслах отношения между ним и Миреллой длились уже год. Люциуса нервировало это обстоятельство, потому как ни с одной другой женщиной, он не продолжал свои встречи более трёх раз. В конце концов, он был женатый человек!
Необходимость избавиться от Миреллы и её явная психическая неустойчивость, способная навредить его размеренной жизни, вынудили Люциуса принять радикальные меры. Он решил, что обрети Мирелла некое понимание о хороших манерах и самоуважении — и она сама пропадёт с поля его зрения. Он ко всему прочему знал немало солидных людей, в том же Министерстве, которые были не прочь взять себе на попечение молодую даму, имевшую чистую кровь и столь широкий спектр предоставляемых услуг. Для реализации этого плана, ему, правда, стоило попотеть. Встречи их теперь носили не столько интимный, сколько обучающий характер, касательно всего, что могло быть охарактеризовано, как «поведение в высшем обществе».
Схватывала, надо сказать, Мирелла моментально. Кровь, видимо, брала своё, и в довольно сжатые сроки, Люциусу удалось превратить её из дикарки в более-менее пристойную молодую женщину. Только сейчас, будто бы, Люциус начал отдавать себе отчёт, что Мирелле было всего-навсего девятнадцать лет и у неё были весьма неплохие черты лица, а также фигура, которой шли дорогие мантии, что он ей время от времени покупал.
Близкие их отношения тем временем продолжались, выйдя, в какой-то весьма незаметный для Люциуса момент на тот доверительный уровень, которого он с другими женщинами также ещё никогда не позволял. Мирелла отличалась тем, что слушала его. Слушала неподдельно, с упоением, став для него чем-то вроде забавной зверушки, с которой можно было делать всё, что душе угодно, в том числе и поговорить. К искреннему изумлению Люциуса, Мирелла оказалась ещё и неглупа — могла поддержать практически любую беседу, а покорность, которую она проявляла, позволяла сотворить из неё страшное оружие, способное уничтожить любого. Чем Люциус, конечно же, не преминул воспользоваться: когда в Министерстве в очередной раз появлялся кто-то неугодный ему, он стал всякий раз отправлять туда Миреллу.
Все они раскалывались в её объятиях, доставляя Люциусу так необходимую ему информацию, позволявшую, впоследствии шантажировать этих людей и уничтожать их репутации. Мирелла стала его идеальным шпионом, который, при этом, не смел противиться своему «хозяину».
Люциуса, тем не менее, временами охватывал страх, что она, осознав всю свою силу, могла в какой-то момент выйти из-под его контроля и попытаться уничтожить его самого. С досадой он понимал, что Мирелла знала о нём слишком много, но время шло, а она не предпринимала против него никаких действий. Люциус поражался этому. Он был с ней груб. Он был с ней жесток. Он будто бы играл с собственной судьбой, проверяя раболепство Миреллы на прочность — она терпела всё.
В какой-то момент, такое положение вещей начало бесить Люциуса. Ему захотелось, чтобы Мирелла хоть раз воспротивилась ему. Хоть раз сказала «нет». Он подкладывал её под самых мерзких, самых отвратительных министерских стариков. Ему не нужна была от них никакая информация. Он просто хотел проверить до каких пор она будет вот так, за его мелкие подачки и внимание, выполнять все его приказы. Ему даже думалось временами, что Мирелла делала это под Империо: быть может, Ральф в своё время отрабатывал на ней навыки и нарушил что-то в её голове?
