— Пойдём, я покажу тебе кое-что, — сказала Фелиция.
Развернувшись, она медленно поплыла по коридору, обратно в восточное крыло и, замерев на мгновение у двери в библиотеку, просочилась сквозь неё. Гермионе не оставалось ничего иного, кроме как последовать за ней.
— Вон там, — Фелиция указала рукой на один из книжных шкафов, когда Гермиона включила в лампах свет. — Под третьей половицей у четвёртой секции. Там был её тайник…
— Тайник? — изумилась Гермиона. — Неужели… Реджины?
— Да, — кивнула та. — Абраксас уничтожил в этом доме много её вещей, но не всё…
Ещё не до конца веря в происходящее, Гермиона опустилась на пол в том месте, куда указала Фелиция, и принялась шарить пальцами по стыкам паркетных досок, очень скоро обнаружив между двумя из них зазор, который смогла подцепить ногтями. Доска скрипнула и поддалась, открывая взору Гермионы узкую, всю затянутую паутиной нишу в полу, и она погрузила туда руку, нащупывая под слоем пыли небольшую картонную коробочку.
— Но как же так, — поразилась Гермиона, вытаскивая её на свет; пыль облаком взвилась в воздух. — Почему вы не рассказали об этом тайнике Люциусу?
— Я же уже сказала тебе, что не вмешиваюсь никогда в жизнь живых. Это негласный закон нашего поместья. Призраки знают, бывает, слишком много, а раскрытие иных тайн может навредить естественному ходу вещей… К примеру, если бы ты изменила Люциусу с тем мексиканцем, я непременно узнала бы об этом, но не стала бы рассказывать ему…
— Я бы никогда не посмела сделать такое! — задохнулась Гермиона, оскорблённая подобным допущением.
— Ну… не все жёны, моих дорогих потомков были такими же принципиальными, как ты, — Фелиция повела бровью.
— Ах, они… очевидно, просто не любили своих мужей, — вспыхнув, заметила та.
— Что, к несчастью, правда. Однако именно потому в этом доме так много никем не обнаруженных тайников, хоть я и не против была бы показать их место… Потомки мои очень редко, однако, решались спросить моей помощи.
— Почему же вы показали этот тайник сейчас мне? — поднявшись на ноги, Гермиона положила коробочку на стол.
— Если вероятность того, что Люциус покинет нас завтра, действительно столь велика — я чувствую своим долгом сделать для него что-то, что поможет ему вдали от дома не забыть кто он такой. Последнее слово я, однако, оставлю за тобой, Гермиона… Только ты теперь можешь решить, готов ли Люциус узнать и о другом человеке, давшем ему жизнь. Но прежде, чем я покину тебя сейчас — обещай мне, дочь магглов, что завтра на суде ты сделаешь всё, дабы не позволить им забрать его…
— Обещаю, леди Фелиция, — кивнула Гермиона. — Да, я сделаю для этого всё, что только смогу…
И улыбнувшись, призрачная дама растаяла в воздухе.
Гермиона вздохнула. Постояв ещё немного в воцарившейся тишине, она медленно повернулась к лежащей на столе серой коробочке и, опустившись перед ней на стул, сняла крышку, обнаруживая внутри обтянутый телячьей кожей блокнот, засохший бутон красной розы и почерневший, совсем простой круглый медальон, должно быть из серебра. Его-то она и достала первым, раскрыв, с замиранием сердца, и прижала дрогнувшие пальцы к губам — там была она. Реджина Розье. Небольшое изображение её находилось на одной створке, в то время как на другой был Абраксас — достаточно молодой ещё, совсем не такой, каким Гермиона видела его на портрете, найденном ею однажды в самой дальней гостевой спальне поместья. Однако она сразу узнала его волевой профиль, тот же, что и у Люциуса, — он как бы взирал на свою молодую жену. Реджина же напротив, смотрела не на него, но вперёд, куда-то вдаль, будто бы за грань чьего-либо понимания. Светлые глаза её, Гермиона тоже сейчас же узнала.
— Ну, здравствуй, Реджина, — прошептала она, откладывая в задумчивости медальон и беря в руки блокнот, который открыла наугад, близко к началу.
«Вчера приезжала любимая моя кузина, Друэлла, — писала Реджина, своим аккуратным почерком. — Сообщила, что снова беременна, но что опять будет девочка. Очень сокрушалась. Плакала даже. А я её жалела и плакала вместе с ней… Как же печально это, что она совсем не так счастлива, как я, и что повезло ей не так, как мне. Мой Абраксас ведь так любит меня, так он счастлив, что я подарила ему наследника. Сказал, что хотел бы ещё двоих, а может и троих, а я, глупенькая, даже испугалась сперва, когда он мне об этом сообщил. Подумала, как же это возможно родить ему ещё детей, тогда как всё сердце моё занято сейчас только им одним — моим маленьким Люциусом. Как же я смогу позволить себе разделить эту неземную любовь, подарив её кому-то ещё, кроме него? Но теперь-то я думаю, что это совсем не страшно. Любовь моя к нему ведь только приумножается день ото дня, я так наполнена ею, а потому, полагаю, хватит её и на других, однако, я совсем не готова проверять это сейчас. Быть может, потом, хотя бы через пару лет, когда я вдоволь наслажусь…»
Гермиона пролистнула ещё должно быть дюжину страниц.
«…Он такой впечатлительный мальчик, — снова начала читать она. — Совсем не может слушать сказок, где случается что-то плохое — забирается сразу под одеяло, прижимается ко мне и просит прекратить. А вчера наш эльф, взял да и напугал его! В комнату к нам залетела стрекоза — Люциус наблюдал за ней, а этот старый дурень, возьми, да и реши, будто маленькому мастеру надобно сделать из неё панно. Изловил её, да и проткнул живую ещё прямо у него на глазах булавкой, как магглы это делают, а я и слова-то сказать не успела! Представить даже не могу, где идиот этого набрался?! Люциус так горько плакал, даже отказался есть.
Абраксас страшно разозлился. «Что это за мужчина будет такой?», — сказал. Пытался даже шлепнуть его, но я не дала. Нет, мой Люциус никогда не должен узнать, что это такое, когда родитель бьет своё дитя. Никогда не будет этого, покуда я жива!».
Гермиона пролистнула ещё страницы, заметив, что почерк Реджины в какой-то момент изменился. Стал внезапно очень крупным, и совсем уже неровным. Всюду были кляксы.
«Сегодня приходил доктор, — строчки прыгали. — Прописал очередное лекарство. Так я устала от них. Так устала. Я так слаба и Люциус такой грустный, отчего я чувствую себя ужасно виноватой. Он же совсем ещё не понимает… Принёс сегодня мне бутончик розы и положил на мою подушку. Спросил, пойдём ли мы завтра к реке, смотреть на рыбок — так он любит всё живое. Так любопытен ко всему, что движется, прыгает, да щебечет. В нём и самом столько жизни! В отличие от меня… А как я могу объяснить ему, что не пойду с ним завтра смотреть рыбок, хотя и хочу? Ах, Мерлин, как хочу! Быть может, сильнее всего на свете, сильнее даже, чем жить… Просто бы смотреть с моим сыночком на рыбок.
А мой бедный Абраксас так переживает. Так он кричал вчера на доктора, страшно кричал, почём зря! Я ему объясняла, объясняла, а он только и делает, что запрещает мне говорить, да ходить… будто это меня спасёт, будто это продлит мне жизнь…».
Запись эта была последней, и Гермиона, утирая невольно проступившие на глазах слёзы, закрыла дневник, аккуратно положив его, вместе с засохшей розой и медальоном в коробку, и, забрав её с собой, медленно побрела прочь из библиотеки, на второй этаж, в их с Люциусом комнату.
Когда Гермиона тихо вошла туда — он всё также крепко спал, обнимая Розу, а потому, спрятав коробку в свой шкаф и сняв с плеча Люциуса Мими, она забралась на кровать, и, крепко-крепко прижавшись к нему, заснула.
***
Когда Гермиона открыла глаза, она не сразу поняла, наступило ли утро. Тучи на небе за ночь совсем сгустились. Ни Розы, ни Люциуса рядом не оказалось, а потому она встрепенулась и подскочила с кровати, опасаясь, что могла проспать… Проспать, возможно, их последнее совместное утро. Вскоре она, правда, расслышала голос Люциуса из комнаты Розы, а потому, осторожно приоткрыв дверь, заглянула туда. Люциус сидел в кресле, сжимая в объятьях заспанную ещё дочь, и та сонно обнимала его ручками за шею.
