***

Оставшуюся часть дня Гермиона и Люциус провели в комнате дочери, наблюдая за её играми и слушая её забавную болтовню, после чего, отужинав, вновь уютно устроились вместе с ней на кровати уже в собственной спальне. Роза при этом взяла с собой Мими, и трогательно положила её в конце вечера Люциусу на одно плечо, в то время как сама заснула на другом, и Гермионе, не посмевшей нарушить эту умилительную идиллию, не осталось ничего иного кроме как лечь аккуратно рядом, слушая их размеренное дыхание и безуспешно пытаясь проглотить вставший у неё поперёк горла ком.

Мысли о суде, столь тщательно подавляемые ею весь этот прекрасный день, навалились на неё вдруг с такой страшной силой, что она, невзирая на усталость, совсем не могла теперь уснуть, а потому, полежав ещё немного и убедившись, что сам Люциус уже провалился в сон, поднялась с кровати и тихо покинула комнату, бесцельно принимаясь бродить по мрачным коридорам Малфой-мэнора.

Никогда ещё проплывавшие пред её внутренним взором картины грядущего, не были столь беспросветны. Как бы Гермиона ни храбрилась, как бы ни пыталась убедить саму себя все эти дни, что потеряно было ещё не всё — надежда на лучшее отчаянно угасала в ней с каждым неотвратимо приближавшим час суда мгновением.

Поднявшись на третий этаж и остановившись в задумчивости у библиотеки, где она провела последние несколько ночей за изучением книг по магическому праву и подготовкой собственной речи, с которой планировала выступить утром на слушании, Гермиона так и не стала туда входить. Речь свою она знала наизусть, а выводы, которые сделала, изучив всю связанную с применением непростительных заклятий литературу, были утешительны едва ли, и Гермионе показалось уже бессмысленным, пытаться искать в книгах что-то ещё, а потому она просто двинулась медленно дальше по коридору, оказавшись вскоре в галерее северного крыла и различая во мраке у дальней стены полупрозрачный женский силуэт.

— Леди Фелиция? — она медленно подошла к призраку.

— Гермиона, — повернулась та. — Как хорошо, что ты сама пришла ко мне. Я как раз хотела поговорить с тобой, но не решалась преступить черту — обычно мы, призраки этого поместья, не вмешиваемся в дела живых его обитателей…

— Так о чём вы хотели поговорить со мной? — удивилась Гермиона.

— О Люциусе, конечно. События последних дней вызвали среди нас немалые волнения. Все мы обеспокоены судьбою нашего любимого потомка. Мысль, что он покинет Малфой-мэнор, страшит нас!

— Ах, знали бы вы, как тяжело это для меня!

— Я знаю, — Фелиция склонила голову. — И я благодарна тебе за твои чувства к нему. Знай, все мы на твоей стороне, хоть ты и маггловской крови.

— Спасибо, — смущённо кивнула Гермиона, размышляя над тем, стоило ли ей принимать подобное заявление за великую честь.

— А потому, я хотела узнать, — продолжила Фелиция, — не могу ли я оказать тебе какую-либо помощь, дабы наш возлюбленный сын вернулся завтра в свой дом?

— Если бы я только знала, что ещё можно сделать для этого, — Гермиона устало опустилась на узкую деревянную скамью у стены. — Увы, но решение, которое примет Визенгамот едва ли будет зависеть от меня. Я пыталась поговорить с Министром, хотела даже связаться с некоторыми судьями, но Люциус запретил мне делать это.

— Неужели всё так безнадёжно?

— Он уверен, что решение будет не в нашу пользу, — вздохнула Гермиона, ощущая, как к горлу её вновь подступает ком. — И я не знаю… не знаю, как переживу это, леди Фелиция! Как я смогу объяснить завтра Розе, почему отец её не вернулся вечером домой и почему не вернётся к нам возможно в ближайшие несколько лет?

Она уронила лицо в ладони, сейчас же вздрогнув от озноба — ледяная рука призрака легла ей на плечо.

— Ах, как циклично всё в этом мире! — провозгласила Фелиция. — Казалось бы, я лишь вчера утешала точно так же и его, а минуло уж пятьдесят… Бедные! Бедные мои потомки!

Призрак вскинула руки к потолку.

— О ком вы говорите, леди Фелиция? — удивилась Гермиона. — Кого вы утешали?

— Об Абраксасе, конечно, — неспешно она переместилась к окну, обратив свой взор в кромешную, плотно окутавшую Малфой-мэнор мглу. — Ровно полвека назад я слышала от него всё то же самое…

— От отца Люциуса? — Гермиона порывисто поднялась с места, щёки её охватил жар. — Неужели этот ужасный человек вообще когда-либо нуждался в утешении?!

— Люциус пожаловался тебе на него, не так ли? — хмыкнула та.

— Нет, он не жаловался, — Гермиона мотнула головой. — Лишь вспомнил некоторые факты из своего детства. И их было вполне достаточно, дабы я поняла, каким эгоистичным и жестокосердным Абраксас был!

— Вот каким уж он точно не был, так это жестокосердным! — призрачное лицо Фелиции озарила улыбка, которая показалась Гермионе сейчас весьма неуместной.

— Вы хотите сказать, что человек, который за всю свою жизнь ни разу так и не удосужился сказать своему собственному сыну, что любил его — обладал добрым сердцем?

— Ах, ну не добрым, быть может, — Фелиция склонила голову. — Однако в том, каким он запомнился Люциусу, не было одной лишь его вины… Страдания, бывает, ослепляют человека так сильно, Гермиона. Если бы ты только знала, как Абраксас любил её — Реджину… О, это была великая любовь! Такая страшная редкость в нашем роду. Он взял её в жёны совсем ещё юной, и был так счастлив, когда она подарила ему сына. И как раздавлен был, когда спустя всего четыре года она увяла вдруг за считанные дни, как срезанный с куста розы бутон. Он совсем не был к этому готов…

— И именно поэтому он просто предпочёл истереть любые воспоминания о ней в этом доме: сжёг портрет, уничтожил вещи… — возмутилась Гермиона.

— Это был его способ справиться со своим несчастьем. Утрата нанесла ему страшный удар, подкосила. Абраксас разочаровался. Он понял, что любовь к Реджине сделала его слабым и беспомощным — обрекла на одинокую, полную горьких сожалений жизнь — вот если бы он никогда её не любил!..

— Но он не остался один! — прервала Фелицию Гермиона. — От Реджины у него остался сын! Неужели он совсем не думал о нём?

— Да, — кивнула Фелиция. — На руках убитого горем Абраксаса остался Люциус — назойливое, непрестанное напоминание о ней…

— Которое он, очевидно, уничтожить просто так не мог? — оскалившись, Гермиона затрясла головой.

— Ах, ты не справедлива к нему, — Фелиция вновь отвернулась. — Люциус ведь был его первенцем, желанным наследником, в лице которого, однако, тот отныне, день за днём видел лишь её… В первое время Люциус ведь очень тосковал по матери, плакал ночами, звал Реджину, что причиняло Абраксасу страшную боль. Точно также как и ты, теперь, он понимал, что никогда не сможет заменить сыну мать.

— Но он и отцом-то хорошим стать не смог! — выплюнула Гермиона. — Жестоко обходился с ним! Не предостерёг от страшной ошибки!..

— Как я уже сказала, Абраксас увидел, что любовь и привязанность были слабостями, причинявшими человеку лишь страдания, а он желал оградить Люциуса от подобных мук…

Гермиона ахнула. Осознание столь кощунственной несправедливости пронзило её.

— Так значит, он намеренно воспитывал Люциуса в атмосфере холодного безразличия?! — выговорила она, и когда Фелиция, лишь сдержанно кивнула, воскликнула так громко, что эхо её разнеслось по всей галерее: — Ах, да он был даже хуже, чем я о нём думала: сознательно сотворить такое с собственным ребёнком!

— Он так страдал от этого, — посетовала Фелиция.

— Страдал? — вскрикнула Гермиона. — Да он был монстром!

Из глаз её невольно брызнули слёзы — от обиды, от жалости к Люциусу её всю трясло.