Кингсли обвёл взглядом оставшихся безмолвствующими представителей суда, после чего вновь посмотрел на Нарциссу.

— Вам всё понятно, миссис Малфой?

— Да, — надменно изрекла она.

— Есть ли у вас какие-то вопросы к суду?

— Нет, — голова её слегка качнулась, и она отвела свой скучающий взгляд в сторону.

— В таком случае, суд приглашает в зал заседания свидетеля обвинения: мисс Кьянею Калогеропулос.

Стражник, стоявший у выхода, распахнул дверь, и на пороге появилась тщедушная фигура гречанки. Плечи её были сгорблены, голова слегка втянута в них, согнутые в локтях руки, казались неуклюжими, словно она ещё не привыкла к их человеческой форме — она прижимала их к бокам, подобно стеснённым клеткой крыльям. Взмахнув палочкой, Кингсли наколдовал для неё стул, и, боязливо оглядываясь по сторонам, она села на самый его краешек, будто на жёрдочку.

— Скажите, мисс Калогеропулос, — обратился к ней Кингсли, — удобно ли вам разговаривать с нами по-английски или вы предпочли бы, говорить на греческом?

— Нет-нет, — Кьянея мотнула головой. — Я вполне могу и по-английски. Я знаю ваш язык.

Она говорила с сильным акцентом.

— Прекрасно, — кивнул тот. — Что ж, в таком случае, дабы соблюсти формальность, я вынужден ещё раз спросить вас, действительно ли ваше имя Кьянея Калогеропулос?

— Да, господин министр, — кивнула та.

— И вы являетесь дочерью господина Кербероса Калогеропулоса?

— Именно так.

— Хорошо, тогда я попрошу вас посмотреть сейчас направо от себя, и сказать нам, известна ли вам эта женщина, в кресле подсудимого?

Повернув голову, Кьянея несмело взглянула на Нарциссу, которая, в свою очередь, и не подумала посмотреть на неё в ответ.

— Да, мне известна эта женщина, — заговорила гречанка. — Это госпожа Нарцисса Малфой, которая обманом выманила два года назад моего отца из его дома на Крите, в то время как подельники её схватили меня и удерживали всё это долгое время в клетке в моей анимагической форме.

— Встречались ли вы с миссис Малфой до того момента лично? — уточнил Кингсли.

— Нет, я не была знакома с ней. Я лишь знала о её существовании, — ответила та. — Когда мой отец, шесть лет назад познакомился с Нарциссой в своей поездке на Санторин, я находилась на Крите с матерью, и по возвращении домой он рассказал мне об их знакомстве. Он был очарован ею, я знаю, и я была рада, что он смог отвлечься, потому как все мы очень горевали в тот период… Не осуждайте его, за то, что он помышлял о женитьбе на другой женщине в то время, как жена его лежала при смерти! — взволнованно добавила она. — Мой отец был хорошим человеком. Не святым, конечно… Однако единственное в чём его можно было обвинить — это в желании не быть одиноким. И я, охваченная эгоистическим мотивом, пренебрегла этой его слабостью, за что и поплатилась…

— Знали ли вы о том, что ваш отец нанял себе в сиделки Миреллу Мальсибер? — спросил Кинсгли.

— Да, — кивнула она. — Он сообщил мне о ней в письме, сказав, что эта британка истинный ангел и очень хорошо заботится о нём.

— И у вас не возникло тогда желания приехать и познакомиться с ней лично? — поинтересовалась Гестия Джонс.

— К несчастью, это было бы просто невозможно, — голос Кьянеи дрогнул. — Дело в том, что монастырь, в котором я изучала в то время колдомедицину, не предполагал вероятность моего выезда до конца обучения. Система такова, что ты уходишь оттуда лишь раз…

— Почему же вы тогда вернулись на Крит, когда господин Калогеропулос собрался в Британию?

— Ах, в тот момент я уже поняла, что против моего отца, замышляется что-то недоброе! — сказала она. — Я ведь знала, что миссис Малфой, перестала отвечать на его письма, когда он предложил ей стать его новой женой. А потому, когда Нарцисса столь внезапно, без всякого предупреждения прибыла на Крит и сама предложила ему как можно скорее сыграть свадьбу, настояв на его выезде из Греции, я поняла, что должна вернуться.

— И вы пренебрегли правилами монастыря, зная, что после этого не сможете продолжить там своё обучение? — уточнила Гестия.

— У меня просто не было больше выбора, — сказала Кьянея. — Но я совершила ошибку тогда. Я написала отцу ответ, в котором просила дождаться моего прилёта, и письмо это, очевидно, попало в руки врагов.

— Что случилось, когда вы прилетели на Крит?

— В доме меня уже ждали. Там была эта неприятная женщина, Мирелла и какой-то неизвестный мне домовик. Они подстроили мне ловушку, окружив дом чарами, которые обнаружили моё присутствие и парализовали моё тело, так что я не успела превратиться обратно в человека. Очнулась я уже в клетке…

Руки Кьянеи охватила едва заметная дрожь, и она сжала край своей монашеской мантии.

— Они разговаривали с вами? Сообщили о своих планах? — спросил Кингсли.

— Да, — кивнула гречанка. — Они всё мне рассказали. Мирелла была очень рада, что ей удалось поймать меня. Она была так воодушевлена. Сказала, что встретится вскоре с братом и что мой отец погиб ради его освобождения… А я ведь даже не могла оплакать его… — она всхлипнула, стыдливо прижав пальцы ко лбу.

Министр вздохнул.

— Что ж, полагаю, мы услышали достаточно. Есть ли у кого-нибудь ещё вопросы к свидетелю? — в зале повисла тишина, и он добавил: — В таком случае, я благодарю вас, мисс Калогеропулос. Вы можете быть свободны.

И Кьянея поднялась со своего сейчас же растаявшего в воздухе стула, после чего покинула зал.

— Миссис Малфой, вам есть, что ответить на заявления свидетеля? — поинтересовался Кингсли.

— Нет, — Нарцисса качнула головой. — Я никогда в жизни не видела эту женщину, и понятия не имею, откуда она взяла всю эту чушь.

— Таким образом, вы хотите сказать, что всё сказанное мисс Калогеропулос — ложь?

— Абсолютная и беспросветная, — хмыкнула та.

— Можете ли вы представить доказательства, опровергающие слова свидетеля?

— К несчастью, нет.

— Что ж, в таком случае, ваши замечания не будут учтены. Однако мы готовы выслушать ваше последнее слово, после чего Визенгамот вынесет вам приговор.

Нарцисса лишь повела бровью.

— Ну, что я могу сказать? — вздохнула она, рассматривая свои руки. — Всякое моё заявление будет теперь расценено против меня, а потому, как представительница древнего чистокровного рода, чего я вопреки новым веяниям совсем не стыжусь, я могу разве что пожалеть наше несчастное магическое сообщество, так скоро растерявшее всё своё былое величие и опустившееся до подобных цирковых представлений… Много лет назад, возможно даже в этом же самом зале, точно так же как и меня сейчас судили мою родную сестру, Беллатрису Лестрейндж — великую волшебницу вопреки всему, что принято теперь говорить о ней, которая в отличие от многих здесь присутствующих, несмотря на все свои недостатки была, по крайней мере, исключительно последовательным в своих действиях человеком. У неё был стержень, непоколебимые принципы и идеалы, которых она придерживалась до конца своих дней и не предала, даже пред лицем пожизненного заключения и вечного порицания. Согласитесь, это достойно уважения. Мало, кто способен на такое, — глаза её скользнули по лицу Люциуса. — И всё что я вижу, глядя на вас всех, сидящих вот так передо мной теперь — всего лишь кучку мерзких двуличных предателей, пытающихся судить меня, пряча в карманах мантий свои собственные замаранные по локоть руки, — выплюнула она. — И хотя я никогда не поддерживала в полной мере убеждений бедной моей сестры, в сложившейся ситуации я могу только попытаться взять с неё пример, оставшись верной тем чистым идеалам, которых всегда придерживалась сама.