А спустя некоторое время Нарцисса, наконец, забеременела, что полностью избавило её от всякой необходимости вообще совершать с Люциусом какие-либо в большей степени изматывающие её действия. Она, конечно, не сама сообщила об этом ему тогда, но упросила своего семейного колдомедика, настоять на подобной необходимости. И Люциус принял это, как она узнала в тот день от особенно отчего-то хромавшего Добби, с абсолютно безмятежной и полной благожелательности улыбкой.
Нарцисса, конечно, понимала, что после рождения ребёнка, запретить мужу вновь навещать её по ночам, когда ей так хотелось спать, она просто не могла, но девять месяцев полного спокойствия, а затем ещё два месяца любезного невмешательства Люциуса в её личную жизнь, Нарцисса принимала с благодарностью. Когда же, тот не изъявил никакого побуждения навестить её как-нибудь ночью и на третий месяц, Нарцисса несколько будто бы забеспокоилась. Она тогда даже обратилась к матери за советом и та взволнованная раскрывшимися подробностями, пообещала, что попросит последить за зятем их домовика, который очень скоро принёс хозяйкам весьма раздосадовавшую их обеих весть, будто бы Люциус заимел некую интрижку на стороне. И хотя, отношения эти, как утверждал домовик, были весьма несерьёзны — факт того, что муж её не смог сохранить ей верность, пока она пребывала в столь деликатном положении, очень больно ранил Нарциссу.
Вернувшись домой, она в тот вечер даже не стала разговаривать с Люциусом, а когда на следующее утро он отправил в её комнату с расспросами Добби, Нарцисса, всё ещё обиженная, передала мужу, чтобы тот и вовсе больше никогда теперь не утруждал себя походами к ней. Воротился домовик тогда без какого-либо конкретного комментария от Люциуса, но с весьма красноречиво разбитой мордой.
Спустя несколько дней им, правда, всё же пришлось поговорить лично. И разговор тот вопреки ожиданиям Нарциссы, рассчитывавшей услышать извинения, закончился не в её пользу. Впервые, наверное, за всё время, что они были в браке, Люциус позволил себе разговаривать с ней тогда очень холодно, безапелляционно поставив её перед фактом, что в его интимной жизни будет происходить отныне всё, что ему заблагорассудится, чему Нарцисса в свою очередь никак не должна препятствовать. Взамен на это, как истинный джентльмен, Люциус обещал в полной мере выполнить переданное Добби пожелание Нарциссы и больше никогда не сметь тревожить по ночам её величественный покой. После чего, вновь расплывшись в своей обычной широкой улыбке, он поднялся с занимаемого им кресла и, поцеловав Нарциссе её лишённую в тот момент всяких сил руку, удалился из зала переговоров прочь.
Оскорблённая до глубины души Нарцисса, не собиралась сдаваться так просто. Влиять на Люциуса сама она конечно ещё не умела, но поговорить с мамой и попросить её образумить неверного мужа — вполне могла. Что и сделала непременно, предварительно хорошо поплакав, дабы лицо её выглядело как можно более несчастным. Друэлла Блэк, хотя и пришедшая тогда в некоторое раздражение от несостоятельности дочери, внимательно её всё-таки выслушала, пообещав поговорить с Люциусом и уладить как-нибудь произошедший конфликт. Однако когда на следующий день Люциус без разрешения в ярости ворвался в комнату кормившей в тот момент четырёхмесячного Драко Нарциссы и грубо потребовал не выносить впредь особенности их личных взаимоотношений за стены этого поместья, она поняла, что муж окончательно вышел из-под её контроля.
Будучи младшей и никогда ни в чём не знавшей отказа дочерью в семье, Нарцисса страшно была взбешена тем обстоятельством, что Люциус ей не повиновался, а потому она снова бросилась к матери, встретив с её стороны неожиданно очень строгий и даже жестокий отпор. Друэлла пришла тогда в невиданное негодование, сказав, что свои семейные проблемы Нарцисса отныне должна решать сама и что если муж её счёл необходимым находить удовлетворение где-то на стороне — то так тому и быть, потому как она сама способствовала этому, не проявив достаточного внимания к его половым нуждам; и что теперь у неё, как у его жены только одна задача — заниматься сыном.
Нарцисса долго и горько плакала в тот вечер совсем одинокая в своей кровати, мечтая только о том, чтобы Люциус пришёл к ней и утешил, сказав, что всё отныне в этом доме будет только так, как скажет она… но этого, конечно, не произошло. Пожалуй, только в тот момент Нарцисса и поняла, что действительно совершила, вероятно, ошибку, пренебрегая низменными потребностями мужа, даже несмотря на то, что сама она их практически не испытывала. Время, однако, было упущено, а неверность Люциуса уже не позволила страшно гордой, сколь же и брезгливой Нарциссе даже предпринять попытку вернуть его в свою постель, о чём впоследствии она не раз, конечно, жалела.
Люциус, тем не менее, был уже опорочен в её глазах. Он запятнал себя, а слабость его плоти не стала вызвать в душе Нарциссы, в конечном итоге, ничего кроме отвращения, особенно потом, когда уже после окончания первой магической войны и падения Тёмного Лорда он поставил её перед очередным фактом, что намерен по субботам устраивать в поместье «Званые вечера», где самой Нарциссе места конечно не было. Огонь, который горел при этом в глазах внешне очень спокойного Люциуса, не позволил Нарциссе отказать ему в тот момент, а потому она лишь царственно согласилась, сказав, что будет забирать Драко на выходные к родителям.
Друэлла взбешённая на этот раз ещё сильнее, обвинила дочь в новой ошибке, сказав, что интрижки на стороне — это одно, а организация оргий в доме, где должен гореть семейный очаг — совсем другое, и что позволив Люциусу устраивать такое в поместье, Нарцисса полностью унизила себя как хозяйку дома.
Исправить данное положение было, однако, уже никак нельзя, но дабы вернуть себе в руки хоть какой-то контроль над ситуацией она, опять же по наущению матери, стала просить Добби показывать ей чем занимался Люциус в её отсутствие. И картины, которые ей поневоле довелось наблюдать тогда в зеркалах, превращавшихся для неё на некоторое время не меньше, чем во врата Содома и Гоморры, поражали Нарциссу так сильно, что она по возвращении домой не могла бывало даже смотреть Люциусу в глаза. Он был омерзителен ей. Она не понимала, как в этом совершенном человеке, которого считала, по крайней мере до брака, высшим существом, мог цвести таким буйным цветом столь грубый животный порок. Это обстоятельство полностью охладило в ней всякие трепыхавшиеся ещё хоть сколь-нибудь желания физического воссоединения с мужчиной, заставив все последующие годы жертвенно, но непреклонно блюсти чистоту тела за них двоих и изливать копившуюся, так или иначе, в её душе любовь на сына, ставшего для неё единственным объектом достойным этой её любви…
И вот теперь, спустя двадцать пять лет, Нарцисса, как и прежде, взирала сквозь гладь зачарованного зеркала на своего бывшего мужа уже без каких-либо ярких переживаний, но больше со скукой. Люциус, правда, сейчас был несколько другим, чем она запомнила его тогда. Успокоенный видно, за годы своей беспутной жизни, он будто бы был даже удовлетворён теперь этим, случившимся только что у Нарциссы на глазах, заурядным и весьма недолгим актом. Тело его знакомо вздрогнуло в завершении несколько раз и он, ещё сжимавший Гермиону в своих объятиях, лёг на бок, тяжело дыша и целуя её в лоб. Она же, в свою очередь, не предпринимала даже попытки отстраниться от него, продолжая гладить рукой по голове и раскрасневшемуся лицу, так словно бы и вовсе не испытывала отвращения к близости его взмокшего тела.
— Достаточно! — процедила наконец Нарцисса. — Хватит с меня этой… мерзости.
