В комнате тот час же появился Бэгзль и, покорно склонив голову, щёлкнул пальцами. Спальня Малфой-мэнора исчезла, и Нарцисса вздохнула.

— Миссис Малфой, — обратился к ней вдруг домовик. — Прошу прощения, что осмеливаюсь спрашивать у вас, без вашего позволения, однако же, я хотел узнать, когда вы мне прикажете сделать что-нибудь для вызволения моего хозяина… мистера Паркинсона из Азкабана?

Вздрогнув, Нарцисса метнула в эльфа возмущённый взгляд.

— Как ты смеешь?! — задохнулась она.

— Не гневайтесь, госпожа, прошу, — склонил тот голову. — Однако же вы сказали, что у вас есть план, как нам это можно осуществить в скором времени. А то мне надоело уже прислуживать грязнокровке — мочи нет! Вот бы мистер Паркинсон вернулся, наконец…

— Молчать! — истошно вскричала Нарцисса, расслышав в собственных интонациях что-то от несчастной своей сестры; лицо её обдало жаром, грудь стала вздыматься чаще. — Ты что, поганое отродье, подгонять ещё меня смеешь?!

Рука её выхватила из кармана палочку, наставив на Бэгзля, который сейчас же согнулся в три погибели.

— Ах, прошу простить, прошу простить глупого, — запричитал тот. — Глупый старый Бэгзль только лишь хотел сказать, что готов выполнить любое ваше приказание, только скажите…

— Когда придёт время, тогда я тебе и прикажу! — процедила она. — Вызволим мы твоего хозяина — не переживай. Не думаешь же ты, что это так просто?.. А пока — пошёл прочь! Иди и служи этой глупой грязнокровке, столько сколько я посчитаю нужным!

В комнате повисла тишина и, не смея больше поднять на Нарциссу глаз, домовик растворился в воздухе.

Подрагивающая ещё рука её медленно положила палочку на стоявший рядом столик; взгляд вновь упал на зеркало и саму себя, отражавшуюся теперь в нём. В своём кресле она сидела как на троне. Лицо её, исказившееся от ярости, было свирепым, глаза налились кровью, а все морщины, так или иначе, проявившиеся уже на нём, показались ей теперь отчётливыми, как никогда. Одним махом Нарцисса сорвала со стола высокий серебряный подсвечник и метнула его в зеркало, вдребезги разбивая, так что осколки его брызнули во все стороны, безвольно рассыпаясь по шёлку персидского ковра.

========== Глава 26. Выродок ==========

Фрэнк МакКиннон наконец решился. Никогда ещё в своей жизни он не был уверен ни в чём так сильно как теперь. Тяжело дыша, с зажатой в руке волшебной палочкой, он пересекал длинный пустырь на окраине сонного маггловского городишки по направлению к возвышавшемуся высоко на холме дому. Её дому. Трансгрессировать прямиком туда он сейчас не мог, вся Британия была под колпаком мракоборцев, и любая магическая активность могла бы стоить Фрэнку на этот раз очень дорого — они искали его; у них повсюду были расставлены ловушки, в которые он не собирался попадать так просто… Только не сейчас.

Фрэнк, конечно, был уже не в форме. Столь длинный переход под палящим августовским солнцем среди бесконечных верениц обшарпанных складов и заброшенных домов с побитыми стёклами, давался ему нелегко. Кости его ломило, а одышка была такой сильной, что он только и молился, сам не зная кому, дабы отчаянно стучащее сердце его не смело сдаться раньше времени. Фрэнк был болен. Он болел уже несколько лет, здоровье его, прежде почти богатырское, окончательно подорвалось в этой сырой выгребной яме, куда его, как и других несогласных, сослал в своё время поганый предатель, Кингсли.

Когда новый министр только объявил общественности о своём внезапном решении взять на должность начальника Международного бюро магического законодательства Люциуса Малфоя, это ввергло Фрэнка, итак глубоко фрустрированного после завершившегося оправдательным приговором суда, в настоящую ярость. Он понял наконец, что не готов был и дальше терпеть весь этот возмутительный беспредел, а потому предпринял несколько отчаянных поступков, вступив, в том числе, в сговор с единомышленниками и едва не устроив в Министерстве бунт, который, впрочем, был быстро подавлен.

Поступил с бунтовщиками министр тогда крайне сурово. Все зачинщики незамедлительно были уволены вне зависимости от уровня занимаемых ими должностей, а рядовым мракоборцам, вроде Фрэнка, примкнувшим к бунту уже на его последних этапах, была великодушно представлена возможность продолжить свою службу в министерстве, вот только уже не в лондонских стенах, но в Азкабане, где постоянно требовались новые стражники. И Фрэнку тогда, как и прочим мракоборцам, не имевшим никакой иной квалификации, пришлось согласиться, а потому он вскоре отправился на этот затерянный в Северном море край света, мрачный и безрадостный.

Первый год Фрэнку нелегко давалось привыкнуть к здешним условиям: постоянной сырости, полумраку, зловонным ароматам узких коридоров, которые, так сильно, казалось, впитались за сотни лет в каменные стены башни, что были неистребимы ни какими средствами, хоть магическими, хоть нет. Самым неприятным же для Фрэнка, к его собственному изумлению, оказался внутренний двор, где ему временами доводилось дежурить. Когда один из стражников, ещё в самом начале его службы, только обмолвился, будто бы мертвецы здесь выходят погулять ночами — Фрэнк не поверил. Он решил, что «старший» товарищ просто подшучивает над ним таким образом, однако, когда в первое же его самостоятельное дежурство во внутреннем дворе башни мертвецы и правда стали выползать из-под земли друг за другом — Фрэнк заплакал.

Скажи ему до тех пор, хоть кто-нибудь, что он — человек, прошедший две магические войны, и сражавшийся, не зная страха, с самыми опасными приспешниками Волдеморта, расплачется, как неоперившийся юнец, оставшись ночью в одиночестве в саду Азкабана — он бы, пожалуй, плюнул этому наглецу в лицо… Однако, оказавшись там и испытав на себе весь ужас этого проклятого всеми богами места, Фрэнк уселся на рассвете на каменных ступенях, едва держа в обессиленной руке палочку, и всхлипывал почти как маленький, стирая дрожащими пальцами то и дело набегавшие на глаза слёзы.

Самым ужасным во всём его положении было то, что Фрэнк не мог отсюда уйти. Он просто не мог бросить эту работу, потому как ничего другого кроме как служить — не умел, а на плечах его, ко всему прочему, лежали теперь заботы о двух его болевших уже стариках, да и жалование в Азкабане превышало его прежнюю зарплату практически втрое. И Фрэнк остался, совершенно не понимая, однако, как кто-то мог находиться здесь по доброй воле, а потому и страшно дивясь всякому частому посетителю.

Она была не исключением. Когда Фрэнку впервые довелось встретиться с ней лицом к лицу в этих стенах, он не поверил своим глазам. К тому моменту он проработал в Азкабане должно быть уже месяца три. Фрэнк помнил тот момент, когда она вошла в холл, в своей тёмно-бордовой мантии и плотной вуалетке на глазах; прочие стражники приветствовали её так, словно она заходила к ним на чай каждое воскресенье, а потом Фрэнка попросили проводить её, и она, робко улыбаясь, спросила его имя.

— МакКиннон? — подобно эху вторила ему она, когда он представился.

— Так, точно миссис Малфой, — бросил он в ответ, открывая тяжёлую металлическую дверь, ведущую в комнату для свиданий, где она встречалась в тот день с одной из своих старых подруг — такой же женой грязного Пожирателя, какой была и сама.

Фрэнк, надо сказать, относился к Нарциссе тогда ни чуть не лучше, чем к этим увядавшим день за днём в темницах Азкабана несчастным созданиям, полагая, что и она была в некотором роде достойна их участи. Долгие годы наблюдений за Люциусом и всей его семьей, сложили невольно в голове Фрэнка определённый образ Нарциссы. И получившийся в конце концов портрет нельзя было назвать безобидным.