Ветви словно бы раздвинулись, раздались, и везде и во всем было солнце. И в этом сиянии я будто плыл над землей, сам становясь сиянием, продолжением этих светлых ласковых лучей, этого тепла. Я ощущал блаженство. Настоящее. Такое, которого никогда не испытывал.

Потом я часто вспоминал этот сон и думал: все в жизни человеку может надоесть, потому что ничто материальное, земное не наполнит его, человека, невообразимую глубину. Хотел престижную машину, получил – понял, что это всего лишь машина, и радость какая-то недолгая. Хотел земли, дома, деньги (яхты, самолеты) – все очень скоро оказывается пресным и постылым, хочется чего-то еще. А здесь, в этом сне, первый раз в жизни я больше не хотел ничего. Только чтобы это не заканчивалось, чтобы это длилось. А может, там просто не было времени? Ведь если времени нет, то чему длиться?

Говорят, в пакибытии – в этом состоянии после смерти в христианстве – времени как онтологического понятия не существует. Трудно представить такой мир, еще труднее – ощутить. Но некоторым, видимо, удается. В христианских апокрифах я встречал описание остановки времени, когда времятечение мироздания застывает и мир становится статической декорацией.

Но там же Бог. Он не господин ли и времени? А здесь? Откуда же такие видения? Так странно – и так необычно.

Эйнштейн считал, что нет отдельно пространства и нет отдельно времени. По крайней мере, согласно его теории относительности. Есть неделимый континуум, «пространство – время». А ведь и правда – чтобы пространство существовало, воспринималось, нужно время как некая длительность. И даже кантовская идея (куда же без него!) о протяженности возможна только в таком контексте времени…

Проснулся я с ощущением абсолютнейшего, тотальнейшего счастья. Если рай есть, то в нем, наверное, так, как в моем сне.

Когда сталкиваешься с необходимостью описать свой собственный опыт встречи с необычным, помочь тебе никто не сможет. Так я понял, пытаясь тогда собрать в кучу свои аргументы и пояснения. Для начала – самому себе. Да, были талантливые люди, ничего не скажешь. Писали об этом так, что хотелось верить. А вот когда с тобой такое…

И ладно бы что-то прямо эзотерическое. А тут ведь нет. Простое, обыкновенное в чем-то даже чудо. И где? Не в Тибете каком-нибудь или в Индии, как у всех. А вот прямо здесь. И в этой невозможности что-либо (и кому?) объяснить ощущалась некая поразившая меня тогда своей новизной запретность. Словно показать-то показали, а вот дальше…

Утро вторника (по контрасту, наверное) было неприветливо хмурым.

Я живу почти в самом центре города, в исторической его части, неподалеку от Свято-Троицкого монастыря, в небольшом деревянном домике. Домик этот давно уже должны были снести, а мне – дать за него квартиру, да внезапный финансовый кризис успокоил рвение очередного инвестора, и все осталось как было.

Контора Створкина располагалась тоже в центре, поэтому я решил пойти к нему пешком.

Трехэтажное каменное здание с вывеской на стене «Памятник архитектуры XVIII века» выделялось свежеоштукатуренным и покрашенным фасадом кофейного цвета. Я очень люблю такие здания, тихие, купеческие, а может, и дворянские. Со своим стилем и историей. Жаль, что каток урбанизации, так легко уничтожающий прошлое, оставил их так мало.

Перед зданием был кирпичный забор с коваными чугунными решетками, с воротами для въезда автомобилей и небольшой калиткой с домофонной кнопкой. Чуть помедлив, я осторожно нажал кнопку. Что-то зажужжало, замок щелкнул, и дверь открылась. Я вошел во двор, пересек его и повторил то же самое с кнопкой на входе в здание.

Дверь открылась. И в тот же миг, как это случилось, зазвенел колокольчик. Он висел над дверью и, казалось, был сделан из прозрачного горного хрусталя; из цельного куска, искусно ограненного, переливающегося цветами радуги. Серебряный язычок причудливой формы, словно маленькая белая змейка, выглядывал из-за края. Впрочем, все это отразилось в сознании почти мимолетно.

Внутри был просторный холл, полностью отделанный деревом разных видов. Я не большой специалист по интерьерам, но было понятно, что в данном случае он, интерьер, являлся подлинным произведением искусства.

С потолка свисали две огромные хрустальные люстры со множеством ламп. Люстры горели, несмотря на дневное время. На окнах были тяжелые плотные шторы, бордовые, с золотыми и зелеными вышитыми узорами. Шторы были открыты. За окнами виднелся внутренний дворик. Там цвели огромные маки и еще какие-то синие цветы, похожие на незабудки.

Колокольчик смолк. Петр Иннокентьевич Створкин, улыбаясь, стоял у массивной широкой лестницы, по-видимому, ведущей на второй этаж.

– А вот и наш молодой рыцарь, – сказал он, приветливо подмигивая и протягивая мне руку для пожатия, – приветствую.

– Здравствуйте, Петр Иннокентьевич, – вежливо ответил я, протягивая в ответ свою руку, – почему рыцарь?

– Ах, словесные изящества старого человека, не обращайте внимания. Прошу, – Створкин сделал приглашающий жест, показывая на лестницу.

– Красиво тут у вас…

Ступеньки были покрыты плотным толстым ковром темно-синего цвета. Каждой ступеньке соответствовал свой символ, что-то среднее между иероглифом и буквой, вытканный на полотне ковра.

– Да, красиво, – согласился Створкин, – все настоящее, не новодел. Прекрасное искусство благородного и изящного общества. Ну а нам досталось по наследству.

Поднимаясь по лестнице, я обратил внимание на большие картины в массивных позолоченных рамах, украшавшие стены. Внешне они производили впечатление очень-очень старых. Это были холсты с потрескавшимися от времени красками; но то, что на них было изображено, напоминало совершенно фантастические постмодернистские пейзажи. Буйству воображения их создателей позавидовал бы и Сальвадор Дали. Не только Босх безумствовал в прошлом, оказывается…

На одной картине были нарисованы здания странной ломаной архитектуры, отбрасывающие абсолютно невообразимые тени под несколькими разноцветными то ли лунами, то ли солнцами. На другой был изображен райский сад, а может быть, зоопарк с неведомыми земной науке животными и птицами.

– Интересные у вас картины…

– О! Вам понравилось? – обрадованно воскликнул Створкин. – Тогда я покажу вам всю коллекцию как-нибудь.

Кабинет Петра Иннокентьевича представлял собой открытое пространство всего второго этажа с массивным столом из темного дерева и таким же массивным стулом с высокой спинкой в окружении книжных шкафов. Рядом стояли накрытый чайный столик с низкими удобными креслами. На столике были электрический самовар с заварочным чайником и корзинка с конфетами местного производства «Квартет».

– Я надеюсь, вы не откажетесь от чая? – улыбаясь, произнес Створкин. – У меня он особенный, вам понравится.

– Конечно, Петр Иннокентьевич, с удовольствием, – ответил я, рассматривая пухлые тома за стеклянными дверцами книжных шкафов.

Он налил мне чай, потом – себе, затем перекрестился, глядя в угол, и пригласил сесть. Я мельком взглянул туда, куда он смотрел, и заметил две большие иконы с горящей лампадой в правом верхнем углу на подставке. Комната наполнилась ароматом свежезаваренного чая с нотками цитруса, чабреца и чего-то еще. Попробовав чай, я отметил про себя, что Створкин не обманул. Он действительно был изумительно вкусным.

– Слушайте, ваш чай – это просто шедевр! – не удержался я после очередного глотка.

– Оригинальная специальная смесь из Корнуэлла. Личный подарок Эдельвейс, – мягко улыбаясь, сказал Петр Иннокентьевич.

Сначала я не понял эту фразу. Но имя… повергло меня в растерянность.

– П-простите, кого? – заикаясь пролепетал я.

– Вы не ослышались, мой друг, это действительно подарок Эдель вашему покорному слуге. И… я понимаю, как это, должно быть, странно звучит, но вы здесь потому, что она выбрала вас.

– Кто выбрал, для чего выбрал? – слова неосознанно сорвались с моих губ. – Петр Иннокентьевич, ради бога, перестаньте меня разыгрывать. Кто вы на самом деле?