Трасса обходила Млынув севернее. На Кружки, дальше на хороший мост через болотистую Икву. От моста ехали еще то ли броневики, то ли танки, в сумерках против закатного солнца различались только гробоподобные силуэты. Им навстречу вышел второй взвод, сразу сжегший головную машину. Нет, не танки: с колесами, вон как резина дымит.

Немцы живо раскатились в стороны. Часть броневиков свернула на пыльные улицы городка – но туда уже успел войти первый взвод и в упор поджег еще один пятнистый гроб.

Городок разделялся широкой улицей-площадью, выходящей на плотину с мельницами и с электростанцией. От площади на север, к главному мосту в Кружках, тянулись две более-менее широкие улицы, а на юг, вдоль речки, две улицы узкие, сырые.

Пока первый взвод разбирался в обстановке, второй добрался до мукомольного завода, и на мостике через болотистый овраг потерял первый танк. Из-под мостика выскочил немец, ловко закинул на мотор плоский сундук. Следующий в колонне тут же снес немца пулеметной очередью, но мина успела сработать. Машина встала резко, подымила всего пару секунд и с оглушительным грохотом взорвалась, никто не выпрыгнул.

Броневики погасили фары и в темноте сделались не видны. Танки тоже притерлись к развесистым липам, к домам – на фоне темного восточного неба они выделялись куда хуже, чем тупорылое немецкое железо на фоне закатной полосы. Так что взводный-два Самохов успел отплатить за погибших, расколотив еще один броневик, неосторожно сунувшийся на главный мост.

Горящая машина заткнула переправу. Тогда, не пытаясь уже двигаться на восток, немцы разошлись по своему берегу Иквы, стреляя через неширокую пойму по улицам городка. Тут погиб Ваня-большой, торчавший из люка с биноклем.

Достигнув на той стороне панского дома, десяток немцев заскочили на плотину перед ним и перебежали, прячась за мельницами, на эту самую широкую площадь. А на площади стоял весь первый взвод, пять машин. В темноте и спешке немцы вылетели на них вплотную и все легли под пулеметами, выжил только бежавший последним командир отделения. Рыбкой прыгнув за сирень, упустив единственный в отделении автомат, зацепившись ремнями за верхушки плетня и разроняв с тех ремней почти все снаряжение, сам немец все же спасся. Уполз к широкой, осанистой купольной церкви, и замер в траве, у сырой кирпичной стены крещальни.

Бой стих. Свернувшие от элеватора на север броневики попрятались где-то в Кружках. Скрипнув зубами, лейтенант Ивашковский вызвал взводных – только у них в танках имелись радиостанции:

– Самохов, отходи на Вацлавин, а Оськин южнее, к тем рощицам, где мы стоим. В поселке без пехоты вас ночью гранатами из-за плетней закидают, хрен чего увидите.

Самохов вылез из люка и свистнул, привлекая внимание. Командиры машин обернулись. Лейтенант без долгих слов показал новое направление, и машины отползли от мукомольного завода.

Оськин то же самое объяснил первому взводу на площади, а третий взвод и без того в городок не входил: ротный вместе с ним дожидался у перекрестка в полукилометре перед городом.

Машины первого взвода начали отползать на широкую площадь, затем и выходить из Млынува. Спрятавшийся в траве немец-разведчик поискал гранаты, но все они высыпались, когда ремнями зацепился за тычки. Тогда немец вынул фонарик, обычно висящий на пуговице, а в прыжке удачно провалившийся за пазуху. Включил, в два прыжка догнал последний танк и закинул фонарь ему на броню.

На западном берегу все поняли правильно. Противотанковая трехсантиметровка выбрала упреждение по прыгающему световому пятну и всадила отходящему танку снаряд в мотор. Наводчик погиб, а командир танка с водителем выскочили; уже нашаривший свой автомат немец выстрелил по ним – но очередь от волнения ушла выше, и командир выстрелил тоже, и попал удачно, прямо немцу в голову. Обыскивать убитого не стали, торопились уйти за своими к тем колхозным садам, отделенным от Млынува открытым полем.

– Два танка и пять человек… – дождавшись поредевшего взвода, Ивашковский выругался. – Окапывайтесь!

Что такое немецкие бомбы, все поняли еще вчера, когда проходили Ровно. Копали щели пока что без ворчания, дух сохранялся боевой.

– Сейчас подойдут корпуса из глубины, и врежем, как положено, – командир третьего взвода, Коваленко, вместо старшины раздавал сухари. Лейтенант подумал и решил написать похоронки все-таки завтра утром. Тогда же и сводку с потерями.

Ротный кивнул Оськину:

– Вы старший.

Тот козырнул ответно. Тогда лейтенант повалился на брезент и уснул.

Поспать удалось до полуночи. Растолкав, Оськин извинился:

– Не подошли пока ни кухни, ни наши. От Самохова матрос с донесением.

Звенели комары, яркие звезды обещали туманное утро и жаркий день. Лейтенант растер уши, чтобы побыстрее проснуться, выпил кружку пустого кипятка.

– Докладывайте, – лейтенант зевнул. Зевок повторили все.

– Против нас разведбат одиннадцатой танковой дивизии, мы там разговорили одного.

Матрос протянул руки, взял кружку. В свете фонарика руки его показались гранитными, серыми, неживыми. Несколько мгновений моряк с заметным удовольствием дышал паром.

– Сама дивизия ушла вперед, куда – немец не знал. Но, думаю, на Дубно. Здесь их разведывательный батальон. Штатно четыреста семь человек, двадцать бронеавтомобилей, три противотанковые пушки по тридцать семь миллиметров, одиннадцать противотанковых ружей, два легких пехотных орудия по семьдесят пять миллиметров. Сколько немцев сейчас, не знаем. Две трехдюймовки в Кружках, а где "колотушки" – не знаем. Сгоревших броневиков наблюдали пять: один горит на переправе, три на улицах и один у выезда, что самым первым подбили.

– Что такое "колотушки"?

– Немцы так свою противотанковую называют, калибр тридцать семь миллиметров. Их по штату три штуки, но вот где они?

Лейтенант снова зевнул, оправил гимнастерку.

– Товарищ военмор!

– Слушаю.

– Утром я вас хочу с донесением отправить. На юг вы с нами тут не пройдете, видите же, что немцы на дороге. А в Ровно уже, наверное, порядок установлен. Сдадите там в штабе мой доклад, и вам дадут сопровождение хотя бы до Проскурова.

– Благодарю, товарищ лейтенант.

– К семи подойдите сюда.

– Есть. – Матрос отступил на два шага и пропал.

Вернувшись к своему брезенту, командир отдельной роты в этот раз проспал до утра.

Утром двадцать пятого июня по дороге от Ровно пришел-таки семьсот шестьдесят седьмой пехотный полк, притащил полевые кухни, две "сорокапятки", кое-какие запасы, несколько зенитных пулеметов – от "юнкерсов" мало помогают, но хоть что-то – и принес все тот же приказ. Выбить немцев на западный берег Иквы, чтобы создать по речушке линию обороны. А потом держаться – наши танки уже выходят из Ровно.

Командование у Млынува так и осталось за Ивашковским, пехотный майор в первые ряды не лез. Видимо, понимал, что тут орденов не заработаешь, и живо нашел официальный повод: Ивашковский прибыл раньше и знал местную обстановку намного лучше. Кроме того, танкисты превосходили огневой мощью: пушек-сорокапяток сводная рота имела в четыре раза больше, чем весь полк.

Роту разделили на четыре отряда. Первому взводу придется атаковать через поле с батальоном пехоты. Второй так и пойдет севернее, вдоль маленькой речки на Муравицу, тоже с батальоном. Три средних танка и третий батальон лейтенант Ивашковский оставил себе в резерв. А пару плавающих "жужжалок" со взводом добровольцев решили пустить южнее, от Подгайцев через речку на Аршичин, где пойма самая узкая. Потом на Пекалов, чтобы зайти на Млынув через аэродром и панскую усадьбу с юга, уже по западному берегу.

Приход семьсот шестьдесят седьмого полка немцы заметили, прислали целую девятку двухмоторных бомбардировщиков, которые и перепахали опушку леса дальше к востоку, за перекрестком. Наверное, решили, что главные силы русских окопаются на опушке, чтобы простреливать перед собой чистое поле.