Хм, чтобы он появился на людях не в серой мантии, а в этом? Он ведь всего лишь чиновник, хоть и приближенный к королю, а не наследник престола…

И вдруг он увидел его снова: серебряный трон, оббитый синим… Наверное, его рассудок помутился и он прошептал себе под нос:

- …а, собственно, почему нет?

Привыкший прятаться в простом сером балахоне и избегать лишнего внимания, в обновках, приковывающих взгляд, он ощущал себя непозволительно…вольготно. Сначала он чувствовал взгляды, с удивлением провожающих его по коридорам, а затем…всё стало…будто само собой разумеющимся. Даже секундное замешательство служивых, когда он входил в приёмные покои короля будто получить распоряжения на день как обычно, осталось незамеченным.

…и тьма под потолком сгустилась упругим комком, хищно улыбнувшись тысячей мелких зубов, готовясь распахнуть запертые до селе двери…

========== Бремя забвения ==========

Тьма расступилась и текла с потолка вязкими удушающими клубами и сопротивляться ей – тяжкое бремя. Ещё не вечер, ещё слишком рано и не настал его черёд действовать, так что…пускай…

Не было мыслей – лишь глухие ленивые серые разряды всполохами вставали перед глазами и заставляли невольно щуриться, хоть его веки, как и прежде, крепко сомкнуты, но и распахнуть глаза не было сил. И будто тонкая цепь впивалась в шею, раздирая в кровь кожу, и с силой тянуло глубже вверх, заставлять сипло дышать, и тьма просачивалась в него, вызывая приступы кислой тошноты и вялой апатии…

Прям как тогда…

Резко выгнуло и он сел, зажимая рот руками, захлёбываясь и давясь содержимым собственного желудка; ринулся к столу и еле успел. Тьма недовольно отступила.

По скомканным бумагам стекает мутная слизь мелкими комками и медленно просачивается на самое дно корзины.

Мерзость.

Отёр край рта костяшкой и брезгливо сплюнул сверху.

Тонкая полоса полуденного солнца рассекала комнату, спотыкаясь о разбросанные вещи на полу. Раздражённо пнул перевёрнутый стул на пути, и упал плашмя, растянувшись, на тахту у окна и закрыл глаза. Тьма сгустилась, затаившись. Остатки во рту отдавали горечью и мерзкий комок снова взбирался по горлу. Серые всполохи, учащаясь, складывались в яркую вспышку, заставляя тревожно распахнуть глаза, обернуться и искать глазами…его?

В этот раз он еле успел добежать и припасть к спасительной корзине с бумагами, но желудок был уже пуст, а его всё ещё не отпускало и выкручивало снова и снова.

Он старательно отгонял все эти мысли и вот опять.

Почему он снова об этом вспомнил?.. Чёрт!

И снова пустота с утробным рокотом пыталась вырваться из него, но тщетно.

В итоге, обессилев, упал рядом.

Клубы дыма под потолком рассеивались и сгущались, являя смутные очертания давно забытого сна. А сон ли это был? Грань между видениями и явью стиралась и теперь он не был так уверен что есть что…

Тогда…тогда…это было с ним впервые. И почему именно его? Ведь они всего лишь сидели за соседними столами, и он вечно его раздражал - подкидыш, недосиротка, выскочка, зазнайка… И лишь видеть расстроенный взгляд и сжатые в ниточку губы хоть как-то унимало тягостную досаду от вынужденного соседства…

Тьма тянулась тонкими нитями, рвалась и слипалась вновь, пульсируя, словно живая, тянулась к нему, зовя и обещая даровать забвение боли, скопившейся на сердце.

…столько времени прошло, а это недоразумение каким-то образом стало первым советником короля, его отца… Но он, как и прежде, мог заставить эти губы снова и снова повторять это столь знакомое движение, наслаждаясь тем, что тому не хватит духа ответить…

Его вновь выгнуло и схватило рвотной судорогой – и перед глазами знакомая нить сжатых недовольных губ ломалась и принимала чуждое плотоядное очертание. Это уже не тот долговязый нескладный отрок из его воспоминаний, нет, это кто-то другой, но столь захватывающий и невероятно притягательный…

Перед глазами поплыло, в нос ударил поднимающийся остывающий резкий кислый запах, и он вновь увидел его…не таким, как в том сне – рослый, широкоплечий молодой мужчина, мелкие синяки засосов и располосованная в порыве страсти кожа… Он даже в бреду не смог себе вообразить, что под хламидой нарочито простых рубахи и шальвар может быть такое… Или мог?

Воздух. Ему нужен воздух. Но в лёгкие всасывалась лишь только пыль, заставляя натужно с хрипом дохать.

Тогда…тогда в назидание ментор поднял Титра и заставил отвечать урок и…он поймал на себе его – ледяной надменный взгляд, и расплавленный первыми лучами сон воскрес в его памяти. И эти знакомые синие глаза…кажется именно тогда он был пленён их холодом. В том сне он звал его по имени и был так близко, нависая, и пальцами своими чувствовал упругую прохладу его коротких, остриженных на северный манер, волос… Ему стало дурно прямо в классе.

«Мерзость. Не знал, что ты…такой…», - он уловил лишь движение губ и внутри всё вмялось и «…мог бы поизящнее сорвать урок» даровало неимоверное облегчение.

«Никто не может проникнуть в мои мысли. Никто», - и эта мысль бальзамом лилась на разорванную душу.

Но уже ничто не могло вернуться на пути своя…

А потом было заключение в собственной комнате.

Время застыло и превратилось в серый кисель.

Незнание что с ним творится и полная апатия к жизни. И крошки не лезло в горло и, если ему всё же удавалось заснуть, то от усталости так и не добравшись до постели. Яркий свет пугал, любой шорох казался грохотом и даже мимолётный запах разъедал глотку. Люди сменяли друг друга, приходили и уходили, но все как тени и не было среди них тех самых ледяных спокойных глаз. Всполохи серебристых одеяний королевских лекарей и сердобольные морщинистые лица – всё как в тумане. Монотонный гул перешёптываний сдавливал виски. Любая мысль неподъёмна и тягуча. Силы покидали, и казалось, что лишь смерть избавит его от этих невыносимых мук. «Ты меня удивил. Не думал, что мне придётся проводить ритуал так рано…». Отец всё же пришёл к нему и…эта разъедающая боль отпустила, и он снова был здоров.

По крайней мере ему так казалось.

Ровно до того момента, как он смог вернуться в класс.

В их класс.

Он замер у входа. Учитель равнодушно следил за учеником перед собой поверх книги и не заметил вошедшего. Но зато Титр… Ему показалось или он вздрогнул, почувствовав его приближение? Нет? И он…обернулся. След от его синих глаз застыл в воздухе вмиг выцветшего мира. Равнодушие зимнего моря в непогоду. Кожу стянуло мурашками. То ли хлопья снега, то ли слепые блики далёкого солнца… Вот бы увидеть его глаза, когда он его…

Перехватило дыхание, будто ударом под дых и ноги сковала предательская слабость… Он не мог так подумать. Нет, не мог.

Он болен, да болен.

«…душа больна томительной неутолимой жаждой. Того же яда требует она, что отравил её однажды…» - сухой скучающий голос ментора отчеканивал очередную строчку и сливался с красным шумом над океаном, множился, затихая и опадал хлопьями тёплого снега, накатывая удушающей волной.

Это всего лишь помутнение рассудка на фоне болезни. Да, болезни. Он подцепил какую-то диковинную хворь…так и скажет отцу, хотя…тому всё равно никогда не было до сына никакого дела.

И всё же перед тем как впасть в беспамятство он хотел поймать его взгляд, увидеть те самые невыносимо синие глаза, но Титр лишь брезгливо отвернулся.

И тьма поглотила его разум.

И всё началось сначала.

Заточение. Перешёптывание. Серебристые всполохи дорогих одеяний. Бурный спор. Глаза слезились, всё время тянуло в сон, в ослепительно яркий сон, где его звал по имени тот, кто никогда не снизойдёт до подобной дерзости…

И его снова выворачивало наизнанку в настоящем.

Он до сих пор болен этой неведомой отвратительной болезнью.

Воспалённый мозг выхватил среди недавних воспоминаний как крупная прозрачная капля скатывается с белоснежного крепкого плеча вниз по рельефному торсу, проскальзывает под наспех перевязанный широкий пояс шальвар и жадно растекается по мокрым волокнам ткани, исчезая…стоящий перед ним выше, крепче, и всё тот же равнодушный взгляд иссиня-чёрных глаз – неужели они на столько тёмные? – и это ощущение собственной ничтожности. И эта возмутительная грубость к нему, наследнику империи.