Ранним утром вся наша семья в числе жителей деревни стояли на обочине дороги и ждали появления машин с воинами, чтобы последний раз посмотреть в родные лица и обняться с ними на прощанье. Некоторые ребятишки ложились на землю и слушали, не слышно ли гула едущих машин. Наконец, кто-то услышал и заорал: "Едут, едут!!!" Но пока машин не было видно.

   Все, как наэлектризованные усиленно стали всматриваться в сторону, откуда должны были появиться машины.

   Показались автомобили - бортовые открытые полуторки, туго набитые бритоголовыми людьми.

   Машин было много. Видимо собрали со всей округи мужчин, способных воевать.

   Люди всматривались в едущих мужчин, пытаясь поскорей увидеть родные лица, но их невозможно было различить. Все боялись, что машины не остановятся и не удастся попрощаться с любимыми отцами, братьями, сыновьями, внуками.

   Но вот одна машина притормозила и остановилась, за ней другая, третья...

   С некоторых машин стали соскакивать люди. Они бежали к ждущей толпе.

   Начался невообразимый плач женщин и детей.

   К нам подбежал мужчина, на которого набросились плачущие мама с двухмесячным сыном Колей на руках и обе бабушки, сестра Шура и брат Валентин. Я же папу такого бритоголового никогда не видела и не узнавала. Он подхватил меня с сестрой своими сильными руками, поднял и целовал, целовал, потом и Колю, совсем малюточку. Мы все сгрудились вокруг него и обнимали его за ноги, остальные - за всё, к чему можно было прикоснуться и плакали.

   Но тут раздалась команда сопровождающего: "По машинам!" Мы расступились. Папа ещё прощался со своей любимой мамочкой, трогательно обнимая, целовал её, а она с трудом держалась на ногах.

   Машины уже загудели, а папа в числе других бежал к медленно движущейся машине и ухватился за её борт, перемахнуть через который помогли ему чьи-то подхватившие его сильные руки.

   Вся ребятня, окутанная поднявшейся от движения колёс густой дорожной пылью, бежала за машинами. Расстояние между ними неумолимо увеличивалось. Наконец, дети замедлили свой бег и, в безнадёжности, опустошённые, с чувством неотвратимой потери самого дорогого, остановились и, растерянные, утирали слёзы, смешивая их с дорожной пылью, осевшей на их лицах.

   Один мальчик отошёл от дороги в сторонку, упал на траву и громко, громко заплакал, отчего сотрясалось всё его хрупкое тельце. Все другие дети, глядя на него молча, дали волю своим слезам и рыданьям.

   Провожающие вслед за уезжающими махали руками, платками, видя их взаимные такие же ответные действия до тех пор, пока колонна автомашин с односельчанами не скрылась за поворотом.

<p>

Дорога в школу длиною в десять километров</p>

   После окончания начальной школы в родной деревне Шашова всем детям предстояло продолжать учёбу в районном центре селе Упорово, где находилась средняя школа-десятилетка. В советское время семилетка была обязательной для всех, а до районного центра села Упорово, было десять километров, куда ходили только пешком. Другого выхода не было. Получив семилетнее образование, большинство ребят отсеивалось, и для продолжения учебного процесса до десяти классов по разным причинам оставались немногие.

   Жить приходилось и в интернате, и в общежитиях, и у родственников, или просто снимали жилье у незнакомых людей. Некоторое время мне и моей старшей сестре Шуре приходилось жить у родственников, Косенковых, в доме племянницы моего отца Анны Афанасьевны, которая была партийным работником райкома, или у племянника Косенкова Алексея Александровича, являющегося в то время вторым секретарём райкома комсомола. Это были замечательные, редкой доброты люди. Какие бы хорошие слова я не подобрала в их адрес, все равно не смогу отразить ту глубину своего чувства благодарности, признательности, уважения и любви к этим благородным людям. Я гордилась и горжусь ими. Эти люди являлись для меня эталоном чести, достоинства, мудрости, скромности. У них замечательные семьи.

   На выходной день мы приходили домой. За неделю мама намораживала молоко в чашках, и эти кружочки укладывала в самодельный рюкзачок. Туда же укладывала свежевыпеченные круглые буханки хлеба.

   В понедельник, раным-рано, не позже шести часов, школьники выходили из дома с рюкзаками за плечами, собирались в стайки и по хрустящему, скрипучему от мороза снегу, не редко по сугробам, шли в школу по лесной дороге.

   Было страшно, ещё темно, к тому же холодно. Мёрзли щёки, руки, ноги. Бывало временами, где-то волк за рекой завывал свою песню, к нему подвывали, присоединялись другие голоса с противоположной стороны реки Тобола, сливаясь в слаженный многоголосный вой.

   Кровь стыла в жилах, и волосы шевелились на голове, холодом, подымаясь вместе со шкурой. Сгрудившись в кучку, мы все же преодолевали это расстояние в десять километров; иногда запасались факелами из пакли и, в предполагаемом месте, где лес подходил вплотную к дороге, зажигали их. Однажды кто-то именно в этой чащобе леса в темноте видел светящиеся волчьи глаза.

   Нередко мы обмораживали коленки, щёки, носы, уши. Все это потом заживало, но в дальнейшем обмороженное место, особенно уши у мальчиков, становилось более уязвимым на морозе.

   За полкилометра от Упорово мы слышали голос диктора: "Говорит Москва. Московское время шесть часов". Звучал Гимн Советского Союза. Москва просыпалась. Для нас это обозначало восемь часов по местному времени. Мы разбредались по своим квартирам. Оставив там свои рюкзачки, собрав школьные принадлежности, бежали на уроки.

<p>

Встреча с волком</p>

   Однажды я и моя троюродная сестра Лиза после уроков отправились домой в середине недели. У нас с ней закончился хлеб. Снег уже сошёл, река вскрылась. Был тёплый апрельский день.

   Чтобы сократить расстояние на один километр, от деревни Чёрная, что находилась между нашей школой и домом, мы пошли по крутому берегу Тобола.