Однажды, нам крупно не повезло. Накрапывал дождь. Несмотря на то, что хлеб был заботливо укрыт брезентом, пшеница всё же гнёздами подмокла. По небу неслись тяжёлые тучи. Открылись сизые дождливые дали. Шофёр расстраивался и говорил, что такой товар на элеватор не возьмут.

   И правда, когда мы подъезжали к элеватору, туда стояла огромная вереница машин и из других соседних колхозов. Редкая машина возвращалась с элеватора порожней. Простояв час в очереди, через борт нашей полуторки перемахнула со своим немудрёным пробником лаборантка и взяла пробы из разных мест. Через полчаса девушка вернулась и сообщила, что зерно намокло и приёмке не подлежит.

   Уже смеркалось. Дождь усиливался. Водитель сообщил нам, чтобы мы искали ночлег, а он едет домой, к жене и сказал, куда завтра нам подойти. Люся надеялась, что есть у ней здесь неподалёку одна знакомая тётя, и мы попробуем к ней попроситься переночевать. Люся постучалась. В окне зажегся свет. Вышла тётя, поздоровалась и радушно расспросила нас, напоила чаем и провела в горницу, которая была устлана ткаными половиками. На пол она бросила две фуфайки и сказала: "Ночуйте тут". Мы и ночевали. Со стыда чуть не сгорели. На половичках после себя мы обнаружили пятна, которые остались после наших ног. Поблагодарив хозяйку, мы быстро ретировались. Мы стояли около машины по указанному нам водителем с вчера адресу босиком под дождём, не смея постучаться в дом и ждали. Дом уже проснулся, и слышен был плач женщины.

   Щеколда ворот зазвенела, и появился человек, который заявил, что едет с нами и занял кабину. Мы перебрались в кузов, забрались под брезент, зарывшись в ещё оставшееся сухим зерно.

   Когда мы, наконец, оказались "дома", на стане было оживление и собралось много народу.

   Среди них я заметила работников из райкома партии. Мы с Люсей выглядели так жалко, что самим нам было неудобно показываться на глаза таким людям. Бригадир дядя Ваня не огорчился, что хлеб у нас на элеваторе не приняли, а, наоборот, обрадовался, что мы живы вернулись. Среди солидных приехавших гостей из райкома я заметила Косенкову Анну Афанасьевну, работавшую в то время в райкоме партии и приходившейся мне троюродной сестрой. Я стеснительно поздоровалась с ней. Народ собрался, приостановив свою работу, и внимательно слушал доклад о международном положении, новости с полей соседних колхозов и многое другое. Она рано лишилась отца, и воспитание младших двух сестёр легли на ее плечи.

   Случалось, что и мы со старшей сестрой Александрой некоторое время жили у них на квартире, когда учились в средней школе.

   После окончания работы взрослые девушки, работающие на перегрузке зерна с открытых площадок под крышу, пригласили нас освежиться. За небольшим перелеском, метрах в ста от стана, за разнотравьем, кустами смородины и участками высокой осоки, располагалось небольшое болотце с довольно прохладной чистой водицей, поддерживаемой очевидно подземными ключами. Поверхность дна мягкая, но ноги не тонут, опираясь в твёрдый грунт. Девушки разделись донага, и мы последовали их примеру. Мы мылись хозяйственным мылом, нам было так радостно. Мы плескались в этом маленьком водном бассейне и чувствовали себя как в раю, данному нам в награду за наш труд. Любовь, радость и весёлость охватывали нас, голоса дрожали так, что мы их такими у себя никогда и не слышали. Хотелось есть. Натянув на себя выстиранную влажную, хорошо отжатую ту же одежду, мы гуськом, друг за другом потянулись к костру, к Марии, в надежде покушать.

<p>

Эпизод из детства</p>

   В один из весенних тёплых дней две девочки, старше меня одна на два, другая - на четыре, а мне было тогда чуть более шести лет, играли в доме у старшей подруги Розы. Мама её работала в этот день на ферме. У них была огромная железная кровать на пружинном матрасе, на нем мы прыгали как на батуте. Старшая девочка допрыгивала головой до потолка и кричала своей подруге, чтобы она хотя бы до потолка достала рукой. Над кроватью, в передней её части на стенке висел портрет молодого Ленина. Мы так были проникнуты к нему любовью, как к вождю и за то, что он жутко любит детей, что стали смотреть на него пристально и каждой из нас казалось, что он смотрит на неё только. Стали спорить. Обе взрослые девочки подрались. Я ничего не могла поделать, так как была меньше их обеих. Мне вдруг мне тоже показалось, что Ленин смотрит на меня.

   - Да нет же, нет, на меня он смотрит, да посмотрите же! - сказала я.

   Обе девочки обезумели от злости. Одна из них, что поменьше, закричала на меня:

   - Ах, и ты туда же!

   В ярости она схватила самую тяжёлую подушку и, опрокинув меня на спину, накинула мне её на лицо и легла на мою голову грудью. До моего полудохлого сознания дошло, что всё, мне конец, умираю. И изо всех своих силёнок, которые я собрала до отказа, как в сжатую пружину, взбрыкнула и свалила с себя эту тяжесть. Сделав несколько вздохов, я кубарем выкатилась из комнаты, потом, шатаясь, выбежала на крыльцо и ухватилась за шаткий тын, присоединённый к столбу, на котором держались входные ворота в усадьбу. Между этим столбом и тыном, на жерди, в одной рубашонке, еле прикрывавшей мошонки, лазил мой младший братишка Николенька и пел свою нескончаемую полюбившуюся ему песню: - Ой, ты Галя, Галя молодая. Я сняла его с изгороди, обняла и не было роднее и ближе человека для меня, разделившего со мной мою обиду. Он, не понимая моего положения, так проникновенно снял с меня напряжение.

   Так закончилась моя пламенная любовь к этому Идолу-Ленину, которого даже наша Земля-Матушка не приемлет. А Николенька, отслужив в Советской Армии, женился на хорошей девушке Гале, невесть откуда взявшейся в нашей деревне. Старшая девушка из нас троих, имя её Роза, как Ангел мой Хранитель, не раз спасала мою жизнь и даже жизнь моего брата.

<p>

Как трудно впервые расстаться</p>

   Как трудно впервые расстаться

   Как трудно впервые оставить свой дом.

   Как трудно проститься с любимым котом,

   Проститься с крапивой, растущей кругом,

   С закрывшимся тиной старинным прудом...