Старуха не обиделась и не удивилась. Десятки лет назад она привыкла к тому, что ее здесь недолюбливают. Не секретом для нее было и то, что она считалась своего рода Кытгымским проклятьем. Повстречать на пути Миртад – Каменную Молочницу грозило бедами и неудачей. Завидев ее, иные норовили свернуть в подворотню, другие подобострастно здоровались. Мальчишки швыряли в нее камнями. Чаще мелкими и мимо. Не для того, чтобы причинить боль, а для того, чтобы победить свою слабость и страх.

Все верно. Кытгым знает, что делает. Мириам знала тоже: эти ненависть и страх неслучайны. Конечно, странно, что еще подростком твой ныне почтенный отец бросал морскую гальку в ту же самую, ничуть не изменившуюся за четверть века старуху, что и ты. Само по себе это противоестественное постоянство достойно кары. К тому же поселок не мог ей простить визиты к внучке на дальнее чумное кладбище. Эта давняя история, но до сих пор шестая зона закрыта для посещений. Было и кое-что посерьезней.

Мириам не знала, как это у нее получается. Только она видела, кто из детей носит в себе страшную болезнь. Кто обречен, а кому еще можно помочь. Это было в их лицах. Будто старческие глаза видели, как должен выглядеть этот Анзор, или Мурат, или Петя, будь он здоров. И как его маленький образ отклоняется, и становится сам на себя не похож, когда кормит страшного жильца – опухоль. И ни он сам, и никто другой об этом еще не знает.

Раз кто-то из ребят не рассчитал, и попал ей в спину камнем слишком сильно. Поясница сразу онемела, Мириам задохнулась и выронила бидоны. А когда повернулась, то прямо перед собой увидела постреленка лет десяти. Из тех, кому помочь еще можно. Она пристально смотрела на ребенка, пытаясь убедить себя в ошибке. И находила все новые черты недуга, одну за одной. Пацан между тем остолбенел, с животным ужасом глядя на камни, высыпавшиеся из ближнего бидона. Черные камни.

– Не бойся, – сказала ему Мириам. – Я пойду к твоей матери. Тебе еще можно помочь.

Ватаги отважных парней мигом и след простыл.

Торопливо, подряд, вперемежку, она собрала рассыпанную ношу. Вечером исполнила обещание, отыскала мать хулигана и рассказала ей все. Женщина втрое младше ее выслушала Мириам стоя, без единого слова, и жестом указала ей на дверь. Но в больницу пошла. Мириам только это и было нужно.

На следующий день поселок облетела весть: диагноз верен. Каменная Мириам прокляла ребенка недугом за брошенный камень.

Она не боялась этих людей. Каждое утро выходила она в поселок с двумя бидонами, полными камней, и искала новую жертву болезни. И успела завершить еще несколько удачных охот. Но страшнее всего были дни, когда встречался ребенок, который совсем на себя не похож. Его лицо ей говорило: поздно, мне нельзя помочь. Она долго всматривалась, пытаясь отыскать хоть тень надежды. Не найдя, отворачивалась, и молча шла прочь. А люди за ее спиной качали головами: «Глядите, Миртад отметила новую жертву». Этих «непохожих» детей она видела день ото дня, снова и снова, помнила их имена, имена их родных и их предков. А потом они исчезали с улиц. На смену им рождались другие.

В день второй сирены Мириам после полудня снова вышла на улицу. Ее мутило от усталости. Но утром улицы были пустынны, а значит, охота не окончена. Она сощурилась в ясное небо. Оно было спокойно. Миртад с трудом оторвала бидоны от земли и направилась вдоль родной кривой улочки Портовой. В переулке ее остановил патруль, и люди в военной форме попросили ее вернуться домой, и подробно объяснили, как опасно сейчас на улице. Она подождала, пока молодые люди выговорятся, не выпуская бидонов из рук. И двинулась дальше, с трудом переставляя ноги. Военные не решились ее задерживать.

– Старуха спятила. Надо бы доставить ее домой… – слышала она неуверенный шепот из-за спины.

– В мою машину она не сядет.

Хлопнула дверца, и дежурные продолжили патрулирование.

Мириам не смогла далеко уйти. Она рассчитывала, что дорогу осилит идущий, пусть даже такой немощный, как она. Но усталость наваливалась, казалось, сердце колотится вхолостую. Дорога и дома перед глазами темнели, почти угасая. На перекрестке под палящим солнцем старуха села в дорожную пыль. Пока зрение не восстановилось, она ощупью отыскала в пыли еще два камня, и положила их в каждый бидон. Поднялась сначала на четвереньки, потом во весь рост и очень медленно, едва переступая, вернулась к дому.

У своих ворот она увидела другую машину приветливого желтого цвета. Она была не в силах удивляться или о чем-нибудь спрашивать, когда ей вежливо помогли сесть в просторный салон и повезли на запад.

Молча смотрела Миртад в зеркало заднего вида, и видела удаляющийся зеленый забор и два бидона, оставшиеся стоять напротив низкой старой калитки с резьбой в виде головы лошади.

Это было обычное лечебное заведение закрытого типа.

В уютном светлом кабинете за стаканом крепкого сладкого чая Мириам Миртад популярно объяснили, что никто не сомневается в ее умственной сохранности. Тем не менее, она здесь не случайно. Госпитализация – единственный способ сохранить ей жизнь в перевозбужденном пересудами городе. В клинике лечатся люди – жертвы ее так называемого колдовства. Они в это верят. Им тоже требуется кратковременная передышка и возможность без страха вернуться домой. И главное, что жителям Кытгыма надо дать время успокоиться.

Лишь несколько вопросов озаботили веселого мудрого доктора.

– Почему в народе называют тебя Каменной Миртад?

– «Миртад» – значит «камень» по-саяхски. Это моя фамилия.

– Для чего девяностолетней Мириам Миртад два молочных бидона, полные камней?

– Я стара. Эта ноша – мое здоровье. Эта тяжесть толкает ленивое сердце и гонит остывающую кровь.

– Ты боишься смерти?

– Давно жду ее. Боюсь же немощи. Я сильна, в немощи буду лежать, не умру долго. Я одна, милосердия чужих не хочу.

– Почему же камни твои ты носишь в молочных бидонах?

– Ты не знаешь. И никто уж не вспомнит. Муж мой был рыбак, я молочница. Наша Вета, за ней Мура, потом Клыня давали лучшее молоко на побережье. Муж клал фляги на лед и отвозил друзьям из Республиканского порта на баркасе, так оно славилось. Потом ушло море. Ушли богатые степи. Клыня мучилась, не могла принять комбикорм. Вскоре пала. А бидоны остались. Я носила их, сколько помню себя. Это моя ноша.

Миртад раскрыла ладони. На них были сплошные белые мозоли, отполированные до блеска.

– Почему же в бидонах твоих только черные и белые камни?

– Глаза мои зорки вдаль. Вблизи совсем плохи. Черный от белого отличить проще, чем серый от серого.

– Для чего отличить?

– Все еще думаешь – колдовство, доктор? – усмехнулась Мириам. – Ошибаешься. Спина у меня сдает. В каждой руке должен быть одинаковый вес, или здоровье станет болезнью. Я распределяю вес по цвету своих камней. Черный к черному, белый к белому.

– Все гладко, Мириам. Все складно. Только зачем перекладывать камни? Пусть и лежат они так, как сложены, всегда. Каждый в своем бидоне. Одинаковый вес. И порядок, и покой.

– Покой не нужен. В нем пустота. В пустоте зло заводится легче.

– Ты перекладываешь камни, чтобы в них не завелось зло?

Мириам много лет не говорила столько слов подряд. Язык ее отяжелел от разговора. Коротко она ответила:

– Ешь, голодный. Доктор, лечи. Мириам Миртад, молочница из Картэка близ Кытгыма, перекладывай камни. Сегодня нет нужды. А завтра верни мне мои бидоны. Они стоят у моих ворот. О камнях не заботься. Я соберу их здесь. Сама.

Вдоль безлюдных дорог выл ветер. Непрерывно. Сегодня так же, как вчера или завтра. Только приезжий, чужой в этих местах, мог слышать его монотонный гул. Но вскоре привыкал, и переставал его ощущать. Становился своим. Когда же большой городской флюгер с черепом барана на здании телеграфа поворачивался на запад, хлопали ставни, с веревок спешно снималось белье, и дети исчезали из подворотен. Даже большой Кытгымский рынок растворялся за считанные минуты. Поселки вымирали, и только женщины с лицами, закутанными в несколько платков, по неотложным делам изредка появлялись на улицах.