Но весь вопрос в том, что именно, применительно к России, Бисмарк понимал под честной игрой? Взаимовыгодный альянс равноправных партнеров? И хотелось бы нам так думать, только вряд-ли. Занятый конструированием империи немецкой нации и вполне отдающий себе отчет в том, что на таком пути могут понадобиться силовые решения, канцлер умышленно умалчивал о главном: военно-политический союз России и Германии был способен на десятилетия обеспечить мир на Европейском континенте. И динамично развивающийся второй Рейх при таких условиях мог запросто добиться доминирования в Европе даже без дополнительной перекройки ее границ.

Но объединяя державу «железом и кровью», он изначально опирался на прусских генералов, для которых фраза «гарантированный мир на десятилетия» была чем-то сродни облыжному ругательству. Союз с империей консервативного и далекого от тщеславных военных амбиций Александра III, был бы для юнкерства ночным кошмаром. Унижением сродни тому, которое испытали самураи после реставрации Мейдзи, упраздненные как воинское сословие одним-единственным рескриптом японского императора.

Почему так? А ларчик-то открывался просто: отсутствие постоянной военной угрозы неминуемо снизило бы статус военных в глазах широких слоев немецкого общества, от чего недалеко и до попыток переоценки их доминирующей роли и ущемления юнкерских интересов, их привилегий. Чтобы не допустить подобного, лампасоносцы запросто могли пойти на переворот, не пощадив старого товарища. Поэтому полный консенсус с Россией не входил в планы Бисмарка. И пусть старого князя уже нет, но генералитет-то в наличии. Даже если сам кайзер решился на радикальный разворот внешней политики, необходимо было выяснить как вписывается честное германо-российское сближение в мировоззрение и замыслы Бюлова, БГШ, верхушки МИДа и разномастного ближнего круга Вильгельма. Именно в смысле заключения равноправного и взаимовыгодного альянса.

Вопрос, конечно, интересный. И, пожалуй, не имеющий однозначно положительного ответа. Поскольку в понятие «союз с русскими» в данный момент различные персонажи в берлинской камарилье вкладывают свои персональные смыслы. Несомненно, некоторые здесь убеждены, что Петербург должен довольствоваться в нем лишь ролью пресловутой «бисмарковской кобылы». К тому же не слишком надолго. Поскольку, как всем известно, загнанных лошадей пристреливают.

Только, вот незадачка: в планы российской стороны подобная радужная перспектива совершенно не вписывается. Следовательно, со знаковыми фигурами в германской элите предстоит работать. С кем-то - германскому кайзеру. С кем-то - царю и его доверенным родственникам. С кем-то - российским высокопоставленным чиновникам, функционерам и военным. А с кем-то, особенно непонятливым или принципиально упертым, - офицерам ИССП.Finissanctificatmedia. Тем паче, что много времени на уговоры и разные торги геополитические противники нам с немцами вряд ли отпустят, а надеяться единственно на решимость кайзера, по меньшей мере, наивно.

При всей своей напускной самоуверенности и демонстративной брутальности, ни стальными нервами, ни железной волей, Вильгельм похвастать он не мог. И Балк это знал. Но главной угрозой на «германском» направлении была и остается не юнкерская прусская спесь, происки англосаксов и иже с ними или профранцузское лобби в Питере. Есть проблемка гораздо серьезнее. Пангерманизму здесь и панславизму у нас, в России, как националистическим, морально ущербным идеологиям, оправдывающим политический курс на внешнюю экспансию и толкающим народы к антогонистическому столкновению всего германского и славянского, требуется «подрезать крылышки». И как можно скорее.

Ибо из истории известно, к сожалению, что от здорового патриотизма до огалтелого шовинизма, даже до самого крайнего его проявления - нацизма - дистанция не столь уж и большая. А находящиеся в динамике общества не раз и не два демонстрировали примеры «прохождения точки оптимума с максимально возможной скоростью». Работы над этой проблемой как у будущего «отца русской пропаганды» Вадика, так и по ведомству Балка, впереди был непочатый край. И дома, и здесь, в Германии.

«Ну-с, господа хорошие. Нам и карты в руки, как говорится. Думаю, Председатель не стал ограничивать моей инициативы сознательно, не прислав с Максом ни инструкции, ни иной какой указивки, по поводу грядущего общественного мероприятия. Как там говорила незабвенная покойная Раневская? «Эх, жалко, королевство тут маловато, разгуляться мне негде. Но, ничего! Я поссорюсь с соседями…»

Кстати, а почему покойная? Ей же сейчас лет десять, наверное. Не больше.

Однако, довольно лирики. Итак: что, а вернее, кто здесь просматривается по поводу будущей «Великой Евразийской сферы российско-германского сопроцветания»? Тирпиц? Бюлов? Кронпринц? Или нетрадиционный «Фили» Эйленбург? Он ведь пока в фаворе…»

***

Вильгельм Гогенцоллерн не изменил себе ни на йоту.

«Вы уже замерли в томлении? Вы ждете от обожаемого Экселенца красивого жеста, гротескной выходки или анекдотца, - острого и хлесткого словца в стиле Старины Фрица, чтобы с восторгами смаковать свежий перл остроумия властелина сначала придворной знатью и челядью, потом всем народом, а затем и всем миром? Так – получите!..»

Сердечно обнявшись и троекратно, по-русски, расцеловавшись с Великим князем Александром Михайловичем, кайзер тепло поприветствовал Руднева, Рейценштейна и немецких адмиралов. После чего неожиданно сделал пару быстрых шажков в сторону, выпятил грудь колесом и, грозно встопорщив боевые усы, впился пылающим взглядом в четверку новоявленных офицеров своего флота. «Почетных», правда, так что особенно ими не покомандуешь, но разве это имело значение для НЕГО?

- Так… - медленно процедило через губу Его германское Величество, - Так-так-так… Мой Бог и Пресвятая Дева. Ну, неужели так все паршиво?!

В мгновенно воцарившейся на пристани вакуумной тишине, Вильгельм медленно, походкой бывалого фельдфебеля перед строем новобранцев, дефилировал вдоль короткой шеренги из четырех человек, застывших по стойке «смирно». Конечно, Эссен, Рейн и оба Балка нутром чуяли всю комичность момента. Но, все-таки, когда вас буравит злющими-презлющими глазками Император…

Наконец, миновав троих кавалеров «Голубого Макса», кайзер остановился, отступил полшага назад и, уперев в бок правую руку, мрачно изрек:

- Значит, это вот и есть тот самый герой, что сподобился пустить на дно японского флагмана, а с ним заодно отправил туда же и лучший из крейсеров, который когда-либо был спущен на воду с германской верфи? Ну, о-о-очень интересно… - и тут последовала знаменитая «пауза Джулии Ламберт», о которой Сомерсет Моэм, возможно, никогда уже не напишет, но от этого ничуть не менее выразительная.

По мере ее томительного течения, придирчиво изучая Сергея Захаровича от тульи фуражки до каблуков, Экселенц украдкой разок-другой стрельнул глазами по сторонам, сполна насладившись впечатлением, произведенным на зрителей первой частью его монолога. После чего продолжил ледяным тоном королевского прокурора:

- Мало того, что они осмелились опоздать на четверть часа. Опоздать - ко мне…

Мало того. Никто даже не сподобился сразу представить мне Сергея Захаровича фон Балка. А он, как я гляжу, просто какой-то форменный русский медведь, хотя и германских рыцарских кровей. Но самое вопиющее. И самое ужасное… Это то, что я… - перейдя при последних словах почти на шепот, сурово прищурился Вильгельм, и вдруг гаркнул во всю мощь своих нехилых голосовых связок:

- Что я, черт побери, так и не нашел ни единого изъяна в ваших мундирах, господа!!!

После чего задорно расхохотался, приобняв кузена Василия здоровой рукой…

Вокруг включился звук: общий выдох, возбужденный гул партера, смешки галерки, восторги, аплодисменты. И, как в стоп-кадре, момент: Мюллер, отирающий холодный пот с висков. За «экстерьер» всей четверки отвечал именно он.

О том, какие эмоции по ходу представления отражались на лице слегка обалдевшего, стоящего столбом Балка-второго, лучше умолчать. Короче, шутка удалась.