Долго мы разговаривали, затем пришли офицеры, познакомились со мною и увели к себе.

В город я отправился уже поздно вечером, вместе с двумя офицерами, ехавшими к своим семействам. Луна ярко освещала поля и сады, мимо которых мы ехали. Меня, конечно, интересовали такие поля, которых мне не приводилось видеть. Я вам описал уже посев риса, теперь скажу несколько слов о хлопке. Его сеют ранней весной и, конечно, на землю напускают воды, так как иначе ничто в здешних жарких местах расти не может, затем сеют и предоставляют дальнейший труд природе. Хлопок всходит очень скоро и затемняет от палящего солнца свои корни. Перед цветом еще раз напускают воды и до сентября не трогают. В сентябре начинают растрескиваться первые коробки. Коробками называют шишку, величиною в грецкий орех, в которой заключаются в вате семена. Азиаты, по свойственной им жадности, тотчас же начинают сбор, хотя хлопок еще не вызрел. Лучший сбор производится в октябре. Потом начинается сортировка коробок и отделение семян.

Знаете, тетя, в местностях около Бухары, Самарканда и Карши растет одно растение, называемое верблюжьим терновником. На этом растении в конце лета по ночам совершенно внезапно и неожиданно появляется клейкое, смолянистое и сладкое вещество, сероватого цвета, называемое терендмебин. Когда я попробовал его в прошлом году, я знал наверное, что в детстве его едал, и тогда же порешил, что родом я из Самарканда. Здесь из него приготовляют сироп, а в Персии сахар.

Человек предполагает, а Бог располагает. Хотел, выехать сегодня рано утром, а теперь неизвестно, когда и выеду. Вчера вошел к себе в комнату и с удивлением увидал Кудлашку. Я говорю — с удивлением, потому что пес мой всегда спал в виде караульного при лошадях, где бы они ни стояли. При моем входе с зажженной свечкой она подняла голову и так выразительно посмотрела на меня, что я тотчас же поставил свечу на стол и наклонился к собаке. Собака не приподнялась, а только вильнула хвостом. Я приподнял ее и поставил на ноги, но она не удержалась на задних ногах, так ноги у нее были парализованы. Она приползла к моей постели и легла около меня. Я напоил ее и лег сам. Утро улучшения не принесло. Я так огорчен, что смешно сказать. Оставить ее я не могу, — не хватает духу. Когда утром я встал и взял фуражку, чтобы пойти посмотреть на лошадей, Кудлашка завыла и с таким укором посмотрела на меня, что я тотчас же сказал ей:

— Не бойся, не бойся! Не уеду без тебя.

Как угодно, тетя, а я уверен, что некоторые животные понимают, что говорит им человек.

Лошади отдохнули, а Кудлашка больна. Мне было совестно, но я все-таки пошел к доктору. Доктор, по-видимому, удивился, увидав господина с азиатским лицом в европейском хорошем костюме. Я начал речь, затем смутился и в волнении замолчал.

— Успокойтесь сначала, — сказал доктор, посадив меня, — а затем говорите, что вам нужно. Если бы я вам не был нужен, вы не пришли бы ко мне.

Я начал рассказывать, что маленьким был взят врачом в Ургуте.

— Боже мой! Николаем Петровичем?

— Да, да, им.

— Слышал, слышал о вас. Я ведь и покойницу Марию Ивановну знал.

— Ну, теперь мне будет легче говорить с вами. Вот видите, с детства я был оторван от дому и, может быть, вследствие того, что меня воспитала женщина необыкновенной доброты, я сам сделался мягким и страшно привязчивым. К животным я могу тоже привязаться, как к человеку. У меня собака…

Дальше я говорить не мог, и больше ничего не помню…

Когда я очнулся, около меня стоял доктор, и рядом с ним я увидал милое, доброе лицо Кованько. Он пришел в город, чтобы проводить меня, и когда я очнулся, доктор уже знал всю мою историю.

— Ну, Николай Николаевич, как вам угодно, а я вас сегодня из Мерва не пущу. Я теперь понимаю, что, узнав, наконец, место своей родины, вы ослабели, у вас нервы упали.

— Собака, — повторил я.

— Что собака?

— У них в комнате больная собака, — прибавил фельдшер.

Выпив воды и отдохнув, мы втроем пошли ко мне в комнату. Доктор только посмеялся, что его пригласили к собаке, но нисколько не рассердился. Напротив того, в Кудлашке было принято большое участие.

— Еще бы не принять участия, — сказал доктор, — когда вы сами чуть не умираете.

— Я не могу оставить собаку. Нельзя ли мне как-нибудь взять ее?

— Вас я сегодня не пущу, а завтра мы посмотрим, — сказал доктор, садясь на диван. — Ну, а теперь рассказывайте мне, как вы путешествовали.

Доктор оказался милейшим человеком и дал мне рекомендательные письма в Ургут.

Глава XVI

УРГУТ

Туркмены. — Ущелье. — Город. — Текинцы.

ыехал я из Мерва вовсе не так скоро, как предполагал. Кудлашка успокоилась, но не поправилась. Лечили мы ее холодными ваннами. На этот раз она поедет все время на Бегуне, потому что рысь Бегуна спокойнее. Я купил подушку, которую привязал на вьючное седло, и осторожно снес Кудлашку и привязал, ее так, чтобы она не могла свалиться.

Накануне отъезда, я долго разговаривал с доктором.

— Так вы получили фамилию Сартова? — сказал он.

— Да, Сартова, вероятно, потому, что я сарт, — отвечал я.

— Сарт! — проговорил доктор. — Кому же это известно сарт ли вы? Если вы из Зарявшанскаго округа, то вы всего скорее таджик.

— Не все ли это равно?

— Нет не все равно, потому что таджики считают слово «сарт» бранным словом. Ну, да вот приедете домой и узнаете, кто вы.

— Трудно будет узнать. Но все-таки попытаюсь.

В самом деле, тетя, кто же знает наверное, сарт ли я, киргиз ли, таджик ли, афганец ли, или что-нибудь другое? Каким я говорил языком, это тоже никому неизвестно, потому что прежде всего свой родной язык я забыл, и потом говорил по-сартски с своими уличными друзьями сартами, а затем учился у муллы.

Вот и опять я в пути, в дороге. Еду теперь только тихо, все больше по большой дороге, Через три часа останавливаюсь, снимаю Кудлашку, и держу ее в воде минуты по три, а потом опять в путь. Воздух тут так хорош, что, кажется, умереть нельзя.

Мне приходится ехать через степь, где живут кочующие туркмены. Говорят, что главное занятие туркменов состоит из скотоводства, грабежа и ловли невольников. Первое я видел. Я видел громадные стада овец, верблюдов и видел косяки лошадей. Насчет грабежа сказать ничего не могу, потому что меня никто не пытался грабить, а уводить или ловить невольников теперь не очень удобно, потому что русские за этим следят; надо думать, что скоро и от невольничества останутся только одни рассказы.

Опять перебрался я через Аму-Дарью на пароме, который на этот раз тянули всего две лошади. Бедные хвосты! Мне думается, не мудрено так и оборвать их. Кудлашка уже становится на ноги.

Добрался я, наконец, до города Карши, стоящего на речке Кашки, которая, по-видимому, желала добежать до Аму и вылиться в него, но песок выпил ее воду всю, до последней капельки. Карши милый, зеленый городок. По берегу реки устроен в нем бульвар, обсаженный тополями и испещренный цветниками. На этот бульвар собирается по вечерам, когда спадет жар, все местное общество. Туземные жители Карши пользуются репутацией живых и остроумных людей.

Через два дня я буду дома. Что такое за слово «дома»? Нет, тетя, дом мой в Верном под вашим крылышком, и никогда, никогда никого не буду я любить так, как люблю вас. Я хочу только увидать своих, увидать отца или, лучше сказать, узнать: жив ли у меня отец, есть ли у меня братья и сестры, и больше ничего.

Но никого не могу любить я так, как люблю вас, и люблю наш милый дом, наш сад.

Любовь та же привычка. Я это пишу, милая тетя, в ответ на вашу фразу, что, найдя родных, я могу забыть вас. Это меня даже обидело.