Во время коротких рабочих перерывов Иван прорывался в один из «ответственных» кабинетов завода и вручал их хозяевам свои заявления.

Все близкие Ивана считали, что он ищет смерти. Так думала даже Эльза, даже мудрая Софья Петровна, несмотря на все его уверения. Но Иван вовсе не за смертью рвался на фронт, а для того, чтобы взять с врагов долг кровью.

20 июня, послушавшись совета Софьи Павловны, уехали в Казань к родственникам родители Исы. На следующий день Иван проводил до станции своих родителей, которые решили отправиться в Свердловск. Там, по слухам, не хватало школьных учителей из-за большого количества переехавших туда с детьми работников эвакуированных заводов.

А 22 июня на фронт уехал Иса, получивший под своё начало взвод новобранцев. Отчего-то он даже Эльзе не сообщил о том, что уезжает. Из-за этого Иван подумал, что его друг не такой уж и железный горец, раз побоялся расчувствоваться в такой момент перед друзьями.

Вечером того же дня Ивана навестил Сева и с гордостью сообщил, что получил, наконец, комсомольскую повестку от Горкома на вступление в ряды ополчения. Ещё Сева посетовал, что Эльзе по непонятным причинам Горком комсомола с приёмом в ополчение отказал. Но она всё равно решила отправиться в военкомат на следующий день, по окончании её семинара в Университете.

Окончательно терпение Ивана лопнуло утром 23 июня. Это произошло вдруг, после того, как, идя на смену, он услышал через громкоговоритель, установленный у заводской проходной, очередное сообщение Совинформбюро.

«К весеннее-летней кампании немецкое командование подготовило, конечно, свою армию, влило в неё некоторое количество людских и материальных резервов. Но для этого гитлеровским заправилам пришлось взять под метелку все остатки людей, способных держать в руках оружие, в том числе ограниченно годных, имеющих крупные физические недостатки. В течение зимы гитлеровское командование неоднократно обещало немецкому населению, что весной Германия начнёт решающее наступление против Красной Армии. Весна прошла, но никакого решающего наступления немецкой армии не состоялось…»

Эта фраза словно резанула Ивана по сердцу. Он остановился, не понимая, почему слова Левитана, голосу которого нельзя было не верить, на этот раз прозвучали как пустые утешения. Иван, лично видевший то, что сотворили немцы в Саду пионеров, был убеждён, что это особое злодейство могло объясняться лишь тем, что скоро они начнут наступление именно на Воронеж.

«Конечно, на фронте такой протяженности гитлеровское командование ещё в состоянии на отдельных участках сосредоточить значительные силы войск и добиваться известных успехов, – продолжал Левитан. – Так, например, случилось на Керченском перешейке. Но это ни в какой мере не решают судьбу войны. Потому что немецкая армия 1942 года – это не та армия, что год назад. Отборные немецкие войска в своей массе перебиты, кадровый офицерский состав частью истреблен Красной Армией, частью разложился в результате грабежей и насилия над гражданским населением оккупированных районов. Младший командный состав, как правило, перебит и теперь набирается в массовом порядке из необученных солдат. Ныне немецкая армия не в состоянии совершать наступательных операций в масштабах, подобно прошлогодним…»

«У меня уже мало времени, – подумал Иван. – Всё начнётся очень скоро. А ведь мне нужно ещё успеть получить мой танк».

Едва началась его смена, он начал беспощадно отбраковывать ходовую часть каждой из испытываемых машин – благо в той спешке, с которой установки «БМ» готовили к отправке на фронт, без мелких недоработок обойтись было невозможно. Уже через час начальник ОТК Старков, ветеран завода, явился на площадку и начал орать на Ивана благим матом, обвиняя его во вредительстве. Иван в ответ заявил, что просто делает своё дело, и сунул Старкову очередное заявление.

Воронежский вагоноремонтный завод имени Тельмана в 1942 году занимался созданием бронепоездов, ремонтом танков, выпуском крупнокалиберных снарядов, но главным производством его считалось создание «Катюш», которое было частично перенесено в его цеха после эвакуации завода имени Коминтерна. Поэтому о скандале на участке проверки «БМ» стало вскоре известно всему заводу.

Продолжая ругаться сквозь зубы, Старков теперь неотлучно находился на испытательной площадке, следя за действиями подчинённого. Но, действительно, все «придирки» Ивана были технически обоснованы.

Ближе к обеду на стенд явился и секретарь парткома завода Липчанский. Он долго стоял рядом с разъярённым Старковым, молча наблюдая за Иваном. Потом подошёл к нему и с сожалением произнёс:

–Не ждал я от тебя такого, Савкин, не ждал. Что же теперь с тобой прикажешь делать?

–На фронт мне надо, вы же знаете, – ответил Иван, не поднимая глаз.

–Теперь это будет ещё труднее. Ты показал дурной пример. Что будет, если мы тебе уступим? Другие рабочие с бронью, которым фронт пока заказан, тоже будут завод шантажировать?

–Всё равно… Я хоть через хулиганку – в тюрьму, а потом в штрафбат. Вы простите меня, товарищ секретарь! Не могу ничего с собой поделать. И не хочу!

Липчанский покачал головой и ушёл, напоследок что-то тихо сказав Старкову. Тот удивлённо кивнул, подождал, пока секретарь скроется за дверями цеха и быстро подошёл к Ивану.

–Ладно, посмотрим, что будет. Ты вот что, Савкин, концерт пока прекращай! Липчанский по поводу тебя решил после смены собрать партком завода. Не нужно, чтобы они тебя, и правда, считали вредителем. Принимай машины как обычно, а дело твоё вечером так или иначе решится. Хорошо, что директор завода болен – он бы тебя не помиловал. А Липчанский – человек понимающий.

И Иван послушался старого рабочего. За день, стараясь изо всех сил, он успел пропустить через площадку ОТК все назначенные к осмотру машины, в том числе вернул из отбраковки те, которые проверял утром. Но всё равно, разнос, который ему устроили на парткоме, был жёсткий и нелицеприятный. Все говорили о нём на повышенных тонах. Его обвинили в непонимании текущего момента, в мягкотелости и эгоизме, угрожали, что с таким отношением его никогда не примут в партию. Все хотят на фронт, а ты вот здесь, где нужно, поработай!

Были и такие, кто предлагал, чтобы другим неповадно было, посадить Ивана за умышленный саботаж. Особенно негодовали старинные приятели Старкова – мастер сборочного участка верзила Пальчиков и юркий бригадир слесарного участка Халилов. Пальчиков напирал на политическую незрелость комсомольца Савкина и предлагал поставить соответствующий вопрос в Комитете Комсомола завода; а Халилов, сверкая чёрными глазами, даже произнёс слово «вредительство».

Иван молча сидел у стены и смиренно слушал, как его обсуждают сидящие вокруг широкого стола члена парткома. Его не спрашивали ни о чём, никто на него даже не смотрел – все обсуждали проблему, а не человека. Иван понимал, что этими людьми движет искреннее беспокойство о делах завода, о военном плане, о сплочённости коллектива. Но всё же ему было немного обидно, что он для них теперь был лишь смутьяном, проявившим неуважение к заводу и к своим товарищам.

Только Старков, инициировавший вопрос по Ивану, теперь словно старался его выгородить. Да, Савкин, не прав, говорил Старков, но его можно простить – не со зла ведь всё это он устроил. А план он сегодняшний уже закрыл – все машины после полного осмотра через площадку пропустил, и утренние тоже. В ответ некоторые члены парткома обвинили самого Старкова в мягкотелости.

Тогда Липчанский прервал обсуждение и взял слово. Неожиданно для всех он повёл речь не о конкретном проступке Ивана, а о войне. Голос его теперь стал тише, а тон мягче. Он говорил о том, что война изменила всех: людей, правила – и всю жизнь, что многих теперь накрыли злость и ненависть, и они начали забывать, как это: просто жить, не думая о гибнущих каждую секунду советских людях. Есть и те, кто из-за войны потерял себя, утратил чувство товарищества, с головой погрузился в свои собственные переживания. Такие уже не чувствуют ответственности за общее дело –их может вылечить, вернуть в чувство только фронт, но они, как правило, до последнего цепляются за возможность отсидеться в тылу. Но есть теперь много и тех, кто, как Иван Савкин, бояться потерять себя именно в тылу, считая, что не могут отсиживаться за спинами тех, кто ежеминутно рискует своей жизнью на передовой.