Еще через два дня температура наконец-то спадает. Стив радуется, как ребенок, несмелая улыбка появляется на его губах, когда целая ночь проходит спокойно. Он думает, что самое страшное позади, что теперь начнется период выздоровления. На седьмой день Барнс начинает бредить.

– Стив… Стив! – Барнс мечется. То едва слышно шепчет имя Роджерса, то кричит.

– Я здесь, Джеймс, все хорошо, – у мальчишки напуганные глаза. Он только было подумал, что Барнсу стало легче, но спустя несколько часов жар вернулся.

Он мягко гладит его по спутанным грязным волосам, утирает тряпкой пот со лба и кладет прохладную ладонь на лихорадочно пылающую кожу. Он думает, что готов отдать все словари в этом мире, лишь бы Джеймс выкарабкался.

– Стив.

Роджерс отвлекается от своих мыслей и внимательно смотрит на притихшего мужчину.

– Что, Джеймс? – он наклоняется ниже, чтобы не пропустить ни единого слова.

Мужчина тянется к нему навстречу, крепко стискивает тонкое запястье дрожащими пальцами, быстро проходится распухшим языком по бледным губам, сухо сглатывает, и на секунду мальчику кажется, что острый кадык разорвет кожу изнутри. Роджерс только хочет сказать что-то успокаивающее и снова промокнуть лоб, но Барнс вдруг нервно дергается, нерешительно и с тревогой косится в левый угол. Тянет Стива за руку ближе.

– Не отдавай меня ему.

– Ч-что? – мальчик не замечает стальной хватки. Страх и мольба в голосе Джеймса оттесняют все на задний план.

– Не отдавай меня ему, – повторяет мужчина. Смотрит серьезно в глаза, только вот в этом взгляде нет ни грамма осмысленности.

– Джеймс…

– Он пришел за мной, – Барнс твердо кивает и, не мигая, смотрит на дальний угол комнаты, – ждет меня.

Стив чувствует, как к горлу подступает истерический смех. Все дело в лихорадке, мало ли что там привиделось Барнсу? Это все жар, твердит себе мальчик. Все из-за температуры.

– Тут никого нет, Джеймс. В комнате только мы с тобой, – он медленно проговаривает эти слова, чтобы убедить не только мужчину, но и себя.

Джеймс всегда видел и замечал больше, чем Стив. Так кто знает, что пропустил Роджерс, выпустил из виду? Не обратил внимания. Он не знает, что там – в голове у Барнса. Что он видит? Стив не знает, как защитить Джеймса от того, чего нет. От того, что существует только в сознании мужчины.

– Он уже здесь. Он всегда здесь, – повторяет Джеймс, – не дай ему забрать меня.

– Никто не заберет тебя, Барнс, – Стив кладет ладонь на покрытый испариной лоб, – я никому не позволю забрать тебя. Все хорошо, тшш…

Он гладит прохладными пальцами кожу, ведет самыми кончиками вдоль глубоких морщин, будто хочет разгладить их, стереть с лица печать, оставленную временем, но по большей части лишениями и болью.

Барнс, наконец, успокаивается, затихает под хрупкой ладонью.

– Вот так, – шепчет Роджерс, продолжая успокаивающе оглаживать лицо мужчины, – здесь только мы с тобой. Остались только мы, и никого больше.

И правдивость сказанных слов вдруг наваливается на него со всей силы, придавливает к земле, потому что Стив знает – он говорит не только об этой комнате. Во всем изуродованном, перевернутом мире у Стива есть только Джеймс, а у Джеймса – Стив, и никого больше.

***

Когда он в очередной раз приходит в себя, мальчика нет рядом.

– С-Стив?.. – мужчина хрипит и закашливается, тут же застонав – правый бок, а затем и всю брюшную полость обжигает болью. – Стив? – Снова слабо завет он спустя какое-то время.

– Он ушел.

Барнс замирает и, не мигая, смотрит на обшарпанный, местами обсыпавшийся потолок. Закрывает воспаленные глаза и пытается дышать медленно, чувствует, как бешено колотится сердце.

Из угла раздаются тяжелые, шаркающие шаги – кто-то подволакивает ногу и медленно, но неотвратимо приближается к мужчине. Замирает около матраса, на котором пластом лежит Барнс, неуклюже опускается рядом. Джеймс обостренным слухом улавливает подозрительный хруст и как о деревянный пол что-то скребет. Какое-то время рядом еще раздается шебуршание, шорохи, хрипы и, наконец, лица Барнса касается затхлое, смрадное дыхание разлагающейся, гниющей плоти. Он дергается, пытается отползти в сторону, но тут же глухо вскрикивает от резкой, острой боли, и не чувствует ничего, кроме нее. Не чувствует, что под бинтами становится мокро, и не замечает, как по серой материи расползаются алые пятна. Вдруг на место сковывающей боли приходит не менее беспощадная, титаническая слабость. Смена ощущений происходит так быстро и так внезапно, что у Барнса не остается сил сопротивляться. Он обессилено обмякает и так и остается лежать – наполовину съехав с матраса на пол, неудобно подвернув под себя руку. Дышит загнанно и поверхностно, обливается потом, вымученно выдыхает сквозь зубы.

– Не стоило тебе двигаться, – булькающие, невнятные слова раздаются над самым ухом, – твой мальчишка потратил много времени, чтобы остановить кровотечение.

Барнс отворачивается и зажмуривается. Ему хочется орать от страха и беспомощности. Ему страшно, потому что Он никогда раньше не выходил из темноты, не приближался, не находился настолько близко – руку протяни и коснешься.

– Тебя нет, – затравленно шепчет мужчина, – ты ненастоящий. Тебя здесь нет.

– Как это нет? – собеседник искренне удивлен. – Здесь только мы с тобой. Остались только мы, и никого больше, Баки.

Джеймс вздрагивает, когда слышит свое имя. Имя, которым его звали много-много лет назад. Когда он еще был другим человеком. Кем-то, кто не убивал друзей.

– Посмотри на меня. Мы так давно не виделись.

Барнс собирает все силы и все остатки былого мужества в кулак, поворачивается и медленно открывает глаза.

На секунду ему кажется, что он не сможет сдержать испуганный вопль полный отвращения, но он крепко стискивает зубы, так, что те начинают скрежетать, и старается дышать через раз.

Капитан когда-то был очень красивым. Но теперь – спустя десяток лет – от былой красоты ничего не осталось. Изодранная форма висит лохмотьями точно так же, как и изорванная в лоскуты кожа, покрытая трупными пятнами. Тело, некогда сильное, полное жизни тело, разлагается, и полуистлевшие мышцы развороченной щеки открывают взгляду челюсть с правой стороны лица. Зубы на фоне темного мяса кажутся кипенно-белыми. На верхней челюсти не хватает клыка, на нижней – коренных зубов. Сквозь получившиеся дыры виден почерневший язык. Барнс пялится на представшие перед ним зрелище и не может выдавить из себя ни звука, ком в горле становится все больше.

– Зубы выбило при падении, – верно истолковывает его остекленевший взгляд Капитан.

Что же, теперь Джеймсу понятно, почему слова старого друга звучали так шепеляво и нечетко. «Ага, дело только в недостающих зубах», – думает про себя Барнс.

– Ну, как тебе? – снова обращает на себя внимание гость. Хотя все внимание Джеймса и так сосредоточенно на нем и только на нем.

Мужчина опускает взгляд ниже, старательно избегая смотреть в белесые, покрытые пленкой глаза, останавливается на шее и груди. В принципе, Барнс никогда не был особым любителем анатомии, поэтому вполне мог бы обойтись и без того, чтобы в нескольких сантиметрах от себя увидеть вены, сухожилия, мышцы и сломанную ключицу, прорвавшую кожу. Он вновь опускает глаза и понимает, что за скрежет и царапанье слышал: левая нога вывернута под неправильным углом и малоберцовая кость (если скудные знания Джеймса его не подводят) острым осколком упирается в пол.

Это нелепо, безумно, но именно эти гладкие белые кости, виднеющиеся то тут, то там, кажутся Барнсу очень интимной картиной, тем, что нужно скрыть от чужих глаз. И именно эта деталь заставляет его смутиться, потупить взгляд. И, пожалуй, вот тут-то Джеймс и понимает, что окончательно поехал крышей.

– Выглядишь стремно, – признает он, все же набравшись смелости и взглянув в незрячие глаза напротив, – и от тебя воняет.

– От тебя тоже, – невозмутимо парирует собеседник. Голос сдавленный, звучит будто из бочки, – но я-то мертв, уже одиннадцатый год пошел, а ты живой… вроде как.