– Ничего он не думает, перестань! – уверенно взмахнула рукой Гаврилова. – И вообще, что вы тут оба как прибитые сидите. Радоваться надо – человек к жизни возвращается! А они от страха дрожат, точно анаконду в коридоре встретили, по лестнице боятся подняться. И медиками еще называются!

«А ведь она тоже боится, – подумал Виктор, – оттого так и распаляется».

– Ой, а я ведь его, Алешку этого, и не покормила с утра, – всплеснула руками Аннушка.

– Да погодите вы, Анна Мефодьевна, тут сейчас не до кормежки. – Лена продолжала брать бразды временного правления в свои руки. – Такое раз в жизни случается, а вы о завтраке. Вот приедет Померанцев, все и решим. Всё, пошла наверх.

Померанцев приехал в клинику быстро. Даже быстрее, чем ожидал. Хотя чему тут особо удивляться: не столица все-таки, да и три выходных дня сыграли роль, многие за город потянулись. Как-никак май на дворе. Понятно, что Светлоярск – не Сочи, но в такое время уже тепло бывает. А в этом году особенно: синоптики передают, что температура воздуха на два-четыре градуса выше многолетней климатической нормы.

Всю дорогу Ивана Петровича пробирала некрупная, но осязаемая дрожь. Нет, чувства страха не было. За долгие годы врачебной практики многое пришлось повидать. И вообще, если бояться, то лучше сразу профессию менять, как когда-то в юности говорил им, студентам, один из преподавателей в мединституте. Дрожь проистекала из другого: от нервного возбуждения, от желания увидеть своими глазами то, чего пока не приходилось наблюдать за всю многолетнюю практику, да еще, пожалуй, от желания начать побыстрее действовать.

Дома жена, Ира, только взглянула на него, влетевшего на одном дыхании с велосипедом в руках на их третий этаж, и сразу все поняла. «На весь день?» – привычно спросила она. Даже не вздохнула вслух от досады, что тщательно построенные на сегодняшний день планы рассыпались как карточный домик. Вот что значит замужем за врачом пробыть всю жизнь.

Ираида Николаевна, как всегда в таких случаях, успела сунуть мужу сверточек с едой, свои фирменные пирожки, в данном случае с яйцом, рисом и луком, несмотря на слабые возражения Померанцева о том, что столовая в медцентре работает все 365 дней в году – больных же надо кормить.

При воспоминаниях о жене Ивану Петровичу сделалось тепло на душе, дрожь куда-то ушла и, когда он въезжал на парковку на заднем дворе клиники, им полностью овладело желание немедленно все увидеть своими глазами и начать действовать.

Совсем по-юношески Померанцев взлетел по лестнице, игнорируя существование лифта, в свой кабинет на третьем этаже, вымыл руки, надел халат и уже более степенно, шагом, как и подобает главному врачу регионального центра психиатрии и неврологии, пошел в кабинет дежурного по клинике. Там обнаружилась только Аннушка, сразу всплеснувшая руками и затараторившая:

– Ой, Иван Петрович, тут у нас такое творится! Такое творится, что даже сказать не знаю как!

– Анна Мефодьевна, – Померанцев обращался к медсестре по имени-отчеству, хоть и знал ее много лет, – совсем на вас не похоже. Вы всегда спокойная, рассудительная, а тут… дали волю эмоциям. Даже «доброе утро» не сказали. Конечно, не каждый день такое бывает, но пугаться нечего. И печалиться тоже. Наоборот, радоваться нужно, мы ведь этого столько лет ждали. А где Голубничий и Гаврилова? У больного?

– Точно, Иван Петрович. Оба там сейчас. Это только я никак не решусь подняться. А ведь Лешеньку кормить пора, с вечера ничего ему не давала. Или?..

– Что или? – не сообразил Померанцев.

– Я вот что подумала, Иван Петрович. Раз он глаза открывает, то и глотать теперь сам сможет? Не надо будет через трубочку-то…

– Да, да, конечно. Но это не сразу. Мышцы все пока атрофированы, так что через трубочку придется, как и раньше. Какое-то время должно пройти, пока так кормить будем. Ладно, Анна Мефодьевна, я тоже поднимусь в палату. А вы чаю попейте, что ли, надо вам приходить в себя.

Померанцев дружески улыбнулся Аннушке, поплотнее прикрыл дверь кабинета дежурного врача и, бросив взгляд на пустой коридор, быстрым шагом устремился к лестнице, а там и вовсе дал себе волю и легко, словно юноша, преодолел подъем на четвертый этаж.

Дверь в сорок пятую палату была распахнута во всю ширину, из нее в полутемный коридор, где горели через одну лампочки дежурного освещения, мягко лился дневной свет. Голубничий и Гаврилова сидели на стульях около кровати и, услышав шаги Померанцева, одновременно обернулись к двери, вскочили и заговорили дуэтом:

– Иван Петрович, здравствуйте! Мы вас так ждем!

– Здравствуйте, здравствуйте, друзья мои! – приветливо и успокоительно помахал рукой Померанцев. – Ну, чем порадуете старика? Как наш большой? Небось отжимание от пола уже делает?

Померанцев ощутил, как от его шутки молодым коллегам сделалось гораздо спокойнее.

– Иван Петрович, как хорошо, что вы здесь! – облегченно выдохнула Лена Гаврилова. – Доброе утро!

– Доброе, доброе, – задумчиво ответил Померанцев, устремляя взгляд на лицо лежащего на больничной койке пациента.

«Глаза закрыты, все как всегда», – отметил про себя Иван Петрович и спросил:

– Пока я ехал, он размыкал веки еще раз? Какой сейчас пульс? Попытка пошевелиться, заговорить была?

Гаврилова оглянулась на Голубничего. Лицо Виктора возвещало граду и миру лишь о навалившейся на него усталости. Видимо, решив, что от коллеги сейчас мало проку, Елена принялась рассказывать сама:

– Иван Петрович, пульс, честно говоря, я ему не мерила. Виктор до этого насчитал около сорока ударов. Глаза Кар-пунцов открывал еще раз. Причем зрачки у него бегали по стенам, по потолку, потом… по мне, по моему лицу, – смутилась Гаврилова.

– Ну это как раз неудивительно! – решил подбодрить коллегу Померанцев. – Молодая женщина, да еще такая привлекательная! Представляете, открыть глаза через шестнадцать лет с гаком и сразу увидеть такую красоту! Вы же первая женщина, которую он увидел!

– Вторая, – подал голос Виктор, – первой Анна Мефодьевна была.

– Ну, Анну Мефодьевну наш подопечный от эйфории пробуждения мог и не заметить. Ладно, друзья, давайте теперь серьезно. – Померанцев присел на краешек кровати и нащупал пульс пациента. – Сорок четыре. А было тридцать семь. Чуть больше стало. Главное, нет возврата к прежним значениям. Значит, процесс стал необратимым. Он действительно просыпается. Нужно постоянное наблюдение. У Анны Мефодьевны дежурство закончилось?

– Нет, ее же ночью не было. Утром пришла и сразу отправилась кормить Сорок пятого… Ой, простите, сорвалось с языка, – смутился Голубничий.

– Да уж, Виктор, отвыкайте от этой вашей терминологии. Еще, не дай Бог, сорвется с языка сие прозвище при пациенте, совсем нехорошо получится. Запоминайте: Алексей, Карпунцов Алексей Васильевич. Но думаю, можно будет без отчества.

– Иван Петрович, – Лена Гаврилова задумчиво покусывала губы, – а почему без отчества? Ему же за сорок. И стареть сейчас быстро начнет, свой возраст догонять. Какая жалость! Такой молодой сейчас!

– Да, будет стареть, – Померанцеву тоже стало грустно на душе от неизбежности того, что должно произойти, – попробуем замедлить этот процесс, насколько сможем. Виктор, спуститесь и позовите Анну Мефодьевну. Раз она только пришла, пусть здесь побудет. И покормить пациента пора. В течение дня я решу вопрос с постоянным дежурством, график для медсестер составлю. Виктор, а вы потом сразу домой отправляйтесь, отдыхайте.

– Да я… – начал было возражать Голубничий, но был остановлен жестом Померанцева:

– Все знаю, что вы мне сейчас скажете. И что не устали совсем, и что такое раз в жизни бывает. Но по вашему лицу насчет усталости видно другое, – Иван Петрович старательно подбирал слова, чтобы ненароком никак не задеть чувства молодого коллеги, – и это как раз нормально. Во-первых, сутки позади. А во-вторых, события эти эмоциональную усталость принесли. Так что не спорьте со мной, а отправляйтесь отдыхать! Если вдруг что-то срочное, я вам домой позвоню. Или Лена сообщит. У вас до сих пор сотового нет? Не обзавелись?