Виктор услышал мерные шаги Аннушки, раздававшиеся с расположенной за стеной лестницы. «Сорок пятого пошла кормить», – машинально отметил про себя Голубничий и отпил, смакуя, очередной глоток чая. Где-то вдалеке раздался звук трамвая, успешно преодолевавшего стык рельсов. «Скоро и я на нем домой поеду. – Приятное настроение овладело Голубничим, но тут же несколько потускнело от соприкосновения с реальностью. – Блин, сорок минут тащиться. Хорошо, что сегодня суббота, да еще и праздники сейчас. Как-никак поменьше народа будет. Надо, надо покупать машину. Вот только деньги где взять? Нет, сначала квартира. На первый взнос уже накопили, считай, чуток осталось. Осточертела эта малосемейка. Почти что общага, только душ с туалетом свои, вот и вся разница. Да и ведомственная она. Захочешь куда уйти, и прощай квадратные метры!» Уходить из клиники Голубничий пока не собирался, работа по большому счету интересная, да и на диссертацию со временем собрать материал можно, но мысль о ведомственном жилье угнетала. Настроение у Виктора враз испортилось, и он решил срочно переключиться на что-то приятное. Негоже и самому расстраиваться, и жене свое минорное состояние передавать. В конце концов, дежурство почти закончилось, впереди суббота с воскресеньем, да и праздник вчера большой был, светлый.

Голубничий допил чай и решил пойти сполоснуть свою чашку с устремленным в небеса шпилем Домского собора и надписью «Riga» сверху и снизу, как его остановил и заставил вздрогнуть истошный женский крик с лестницы.

Этот пробирающий до костей вопль словно взрывной волной выкинул Виктора из мягкого, такого приятного после ночи на дежурстве, кресла и потащил на лестничную площадку. Сверху, с четвертого этажа, заплетающимися между собой ногами скользила вдоль перил Анна Мефодьевна, Аннушка. Только руки, мертвой хваткой вцепившиеся в покрашенные пару месяцев назад коричневой краской перила, позволяли ее погрузневшему от возраста телу не рухнуть. Лицо Аннушки было как накрахмаленное белье, по которому голубоватыми узорами разбегались резко ставшие заметными морщины. Впереди, словно прокладывая ей путь, со ступеньки на ступеньку скатывалась, подпрыгивая и подскакивая, прозрачная мягкая бутылочка с жидкой пищевой смесью.

– Витя!!! Он там… там… глаза, – громко восклицала Аннушка, преодолевая на автомате последние пару ступенек.

Наконец она сделала заключительный шаг и уткнулась лицом в грудь Голубничего, пытаясь обхватить его корпус ослабевшими напрочь руками. Виктор машинально прижал дрожащую фигуру старшей сестры к себе и попытался понять хоть что-нибудь:

– Анна Мефодьевна, чьи глаза? И кто там? Сорок пятый? Он?

Аннушка в ответ утвердительно задрожала головой прямо в грудь Голубничему.

– Что, что с ним? Анна Мефодьевна, не молчите, – вопрошал Виктор, инстинктивно пытаясь отодвинуть хоть на чуть-чуть неизбежность своего подъема на четвертый этаж, в палату с номером 45.

– Открыл. – Аннушка смогла выдавить из себя одноединственное слово.

– Что открыл? – в очередной раз переспросил Голубничий, но уже предчувствуя, каким будет ответ.

И предчувствие его не обмануло.

– Глаза… открыл… моргнул… Я чуть не упала… побежала сразу, – забубнила, перемешивая слова слезами, Аннушка. – Витя, ты пойди, посмотри, как он там. Один пойди… Я не смогу сейчас с тобой… присяду… ноги совсем не держат…

Голубничий довел повисшую на его руках и груди Аннушку до кабинета дежурного врача и опустил там в кресло, даже догадался заварить сразу пакетик чая из еще не остывшего чайника.

– Анна Мефодьевна, вы тут посидите, а я сейчас в сорок пятую сбегаю, посмотрю там… И не бойтесь вы, – уговаривал старшую медсестру Виктор, краешком сознания понимая, что на самом деле уговаривает себя. – Чего вы испугались? Это же радоваться надо, если у пациента веки задвигались и глаза приоткрылись. Мы столько лет этого ждали. Это я тут недавно, без году неделя, что называется. А вы давно, да и Иван Петрович тоже…

Выйдя из кабинета, Голубничий свернул на лестницу и на едином порыве, перемахивая через две ступеньки, взбежал со своего третьего этажа на четвертый. «Лучше побыстрее, лучше сразу. В конце концов, чего бояться, – мысленно уговаривал он себя, – не черта же я там встречу. И даже не пришельца. Обыкновенный парень, молодой совсем, примерно как я. Вот только парню этому под полтинник будет». От осознания возраста пациента Голубничему сделалось не по себе, как в тот самый первый раз, когда он, желторотый студент из Питера, попал на практику в Светлоярский региональный центр психиатрии и неврологии. Но сейчас отступать и предаваться воспоминаниям было поздно. Он уже стоял у двери в палату номер 45, распахнутой обычно предельно аккуратной Аннушкой во всю ширину. Да и чего бояться? Виктор бывал в 45-й множество раз, при каждом обходе. Вот и вчера заглядывал дважды: утром, как на дежурство заступил, и во время вечернего обхода.

Сквозь открытую дверь виднелась стоящая у окна кровать, на которой неподвижно лежал молодой человек с немного заострившимися чертами лица и кожей, забывшей, что на свете бывает загар. Руки его были вытянуты по бокам и покоились поверх одеяла. Именно покоились – настолько неподвижны они были. Лицо молодого человека через проем двери было видно плохо из-за стоявших рядом с ним технических конструкций со всякими полочками, трубочками, шлангами, сосудами.

Голубничий быстро подошел к кровати и внимательно, уже без страха, всмотрелся в неподвижное лицо лежащего пациента.

Вроде бы всё как всегда. Неестественно бледное лицо, сомкнутые веки и какое-то состояние застывшей во времени обреченности. «Словно в Мавзолее», – иногда повторяла Лена, Елена Гаврилова, та самая, что уже совсем скоро должна была приехать принимать дежурство у Голубничего. «Видно, показалось Аннушке, померещилось», – почти успокоил себя Виктор. Он уже собирался повернуться и пойти к себе, как вдруг заметил подрагивание век у Сорок пятого. Такого не бывало еще ни разу на его памяти. Да и до этого тоже, судя по истории болезни и, самое надежное, по отсутствию рассказов.

«Черт! – Голубничему стало не по себе. – А может, мне померещилось после Аннушкиных криков? Внушил себе бог весть что, вот нервишки и раскочегарились. Да еще дежурство позади, не выспался ни фига. Так и до привидений недалеко…»

Действительность в мгновение ока разрушила все логические построения Виктора. Сорок пятый открыл глаза, оба сразу. «А я и не знал, что они у него карие. – Голубничий удивился тому, какая несуразная мысль пришла первой, и попытался овладеть собой. – Все, надо собраться! Я же врач, в конце концов! Такое большинство никогда в жизни и не видели, в учебниках только читали. А мне… мне просто сказочно повезло! Но надо же действовать. Чего я столбом стою!»

Виктор сообразил, что из головы напрочь выскочило все, когда-либо прочитанное в учебниках и монографиях.

– Как вы себя чувствуете? – машинально обратился он к Сорок пятому, лихорадочно пытаясь вспомнить, как зовут пациента: в самый нужный момент имя испарилось из головы.

Молодой человек на кровати медленно сомкнул веки.

– Нет! Нет, только не это! – крик вырвался из груди Голубничего. – Парень, ты слышь… не засыпай назад!

Виктор схватил холодную, как всегда, руку Сорок пятого и стал нащупывать пульс. Неотрывно глядя на секундную стрелку своих часов, Голубничий насчитал тридцать семь ударов вместо обычных шести-девяти.

Глаза Сорок пятого оставались привычно сомкнутыми, но Виктор понимал, что теперь это не важно. Чудо уже произошло! Впрочем, какое чудо? Когда-то такое должно было случиться. От страха в душе Голубничего не осталось ни следа, ему на смену пришел сильнейший душевный подъем. «Это невероятно! – ликовало сознание Виктора. – А я видел! Своими собственными глазами видел! Но что теперь надо делать? В какой последовательности? Сейчас Гаврилова придет, вместе сообразим. Да к черту эту Гаврилову! Она что, больше моего понимает? Подумаешь, ну старше лет на пять, а толку от этого? Опыта все равно ни у кого нет: ни у Ленки, ни у меня, даже у Померанцева. Вот с него и надо начинать!»