– Прав ты, Витенька, верно распознал, даром что мужик. Говорят, что вы хуже все чувствуете, чем мы, бабы. А ты сразу.

– Да не тяни кота за хвост, Людок! Что случилось-то? – Нервы Виктора напряглись. – Неизвестность хуже всего. Давай выкладывай сразу!

– Даже не знаю, как и сказать. Ты там сидишь или стоишь? Лучше сядь сейчас.

– Ты меня своими загадками совсем в гроб тут вгонишь, – недовольно пробормотал Карпунцов. – Ладно, уговорила, сейчас телефон к креслу перенесу… Все, сел, давай говори уже.

– Тут дело такое, – начала было тянуть дальше Мелешкина, но, видимо, внутренне собравшись, выпалила сразу: – Лешка проснулся!

– Как проснулся? – только и смог выдавить из себя опешивший Виктор. – Совсем проснулся? Когда?

– Сегодня утром, Витя. Я уже в больнице была. Врач говорит, что Лешка теперь не заснет назад больше. В смысле, засыпать станет на ночь как обычный человек, а летаргии повторно не будет.

– А самого-то Лешку ты видела?

– Да, были с Артемом у него в палате. Он на кровати сидит, ходить пытался, но слабенький организм очень, шаг-второй, и все, ноги подгибаются. Заново учиться придется… Не узнал меня Лешка. Только потом, когда сама назвалась. Говорит, старая я стала, только голос похожий. И Тёму тоже не узнал. Начал у всех спрашивать насчет себя: мол, такой же старый или как. Зеркало ему врачиха дала. Посмотрелся он в это зеркало, и совсем, чувствую, не по себе ему стало. Лешка в зеркале как огурчик, а сестра – развалюха.

– И что, что Лешка еще сказал? Люда, не тяни! – Виктор ощущал, что никак не может прийти в себя от услышанного.

– Спрашивал, где мать с отцом, где Машка, про Сережку, естественно. Тебя, понятное дело, тоже вспомнил. Короче, и врачи Лешке сказали, и мы с Тёмой поддакнули, что он долго болел, без сознания был, вот в область привезли, в больницу, поэтому никого рядом нет, день неприемный. Вроде поверил.

– Так ты из больницы звонишь?

– Нет, из дома. Главврач сказал, что сейчас надо постепенно ему привыкать ко всему. Когда мы уходили, Лешка заснул. Но ты не бойся, это не летаргия, а обычный сон. Врач пульс пощупал, говорит, что нормальный. Раньше-то у него, помнишь, пульса не было почти совсем. Вить, а Вить!

– Что, Люда? – Карпунцов чувствовал себя полностью раздавленным свалившейся новостью, даже не находил в себе сил обрадоваться, а надо бы.

– Вить, не могу я тут одна со всем этим справиться. Приезжай! Вместе маме тогда сообщим. Одна я боюсь, вдруг сердце у нее сразу… вдруг не выдержит.

Виктор совсем растерялся. По-хорошему, надо ехать сразу. Тут и рассуждать не о чем. Шутка ли: полтора десятка лет Лешка проспал. В первое время Виктор все никак не мог смириться с тем, что произошло. В Питер мотался, где брат лежал, одолевал тамошних врачей расспросами и собственными дилетантскими советами. Ему постоянно казалось, что доктора хоть и профессионалы, конечно, но ничего не смогут поделать без какого-нибудь чудодейственного сверхнового изобретения. А придумать такую прорывную вещь может он, Виктор Васильевич Карпунцов. Не врач, медицинского образования нет? Во всякой там неврологии и психиатрии не разбирается? Ну и что, не боги горшки обжигают. Зато он брат, старший, который этого Лешку, неподвижного лежащего в постели, даже не дышащего почти, с самого раннего детства опекал, защищал от обидчиков, учил давать сдачи в мальчишеских драках.

А на кого еще было надеяться в деле Лешкиного выздоровления? Врачи, наверное, все правильно делали, претензий к ним нет, но уж слишком они, как казалось Виктору, полагались на данные их медицинской науки. Мол, плохо еще изучена эта чертова летаргия, редко случается, достоверно описанных случаев кот наплакал. Поэтому лечим как знаем, а поскольку мало что известно… ну, словом, хотя бы не навредим. Может, и не так думали врачи, поди разбери, чужая душа – потемки, даже скорей всего не так, но мысль о том, что самого важного звена найти не удается, долго не оставляла Виктора.

Шли годы, и Карпунцов понемногу смирился с действительностью. Выше головы не прыгнешь. Может, и нет никакого спасения от этой летаргии. Берет человека за шкирку, выхватывает из толпы и бросает в пучину безвременья. А почему судьба именно этого выхватила, а не другого, одному Богу известно. Вроде и жив человек, а что это за жизнь, если подумать. Кормят-поят через всякие трубочки или даже впрыскивают, аж передергивает, если представить себе, тело обтирают салфетками да полотенчиками влажными. Лучше и не думать о таком. А жизнь свое берет, дети растут, с «северов» вернулись, на родине жены, в Подольске, осели. Новые дела, новые заботы, новые радости. А Лешка? Ну, жалко его, беднягу, но разве жалостью беде этой поможешь? Только расстраиваешься, когда в больницу к нему попадаешь. И Виктор, хоть в душе упрекал себя, постепенно стал все реже бывать у брата. Даже когда к матери с отцом в Меженск ездил, старался найти подходящий предлог, чтоб их к Лешке не сопровождать.

Казалось, что братишка будет спать вечно. Они все помрут, вон батя уже ушел, не дождался, а Лешка так и будет лежать, молодой, двадцатипятилетний, не стареющий. Точно деревце вечнозеленое на фоне осеннего опадающего леса.

И вот случилось то, на что надеяться перестали. Только мама наверняка верила, а остальные… А что остальные? Желали, конечно, но разуверились, похоже, все. Виктор уж точно.

– Что ты молчишь? – Голос сестры властно вторгся в голову Карпунцова и разметал по сторонам воспоминания словно бусинки. – Витя, приезжай! Одна я и не знаю, что делать. Тёма тут не помощник, без тебя не решусь маме рассказать, духа не хватит. Приезжай, умоляю тебя.

– А как же с работой? Завтра праздники кончаются. Меня могут не отпустить, сейчас заказ крупный к нам пришел. – Карпунцов говорил, а в душе сам стыдился того, что произносит: одно оправдание, что растерялся, не знает, как поступить.

– Витя, а что, нельзя отпроситься? Ну, за свой счет возьми. Как могут не отпустить? – В голосе Людмилы чуть заметно зазвучали нотки слез. – Давай я с Померанцевым Иваном Петровичем, это главврач, поговорю. Они телеграмму вышлют, чтобы тебя отпустили. Вить, ты когда приедешь? От Москвы ведь всего ночь и еще немножко на поезде.

– Люда, ты все деньги на телефон потратишь. Это ж межгород! – Виктор решил, что сейчас самое лучшее – взять паузу, хоть короткую, но лишь бы иметь возможность подумать. – Завтра еще выходной. Я только двенадцатого смогу с начальством поговорить.

– Вот двенадцатого вечером и выезжай! А телеграмму тебе я завтра организую из клиники. Во вторник утром приедешь, и к маме сразу надо будет, в тот же день.

– Подожди, а Лешку я не увижу, что ли? К нему не пускают?

– Да увидишь, конечно. Я, правда, не знаю, как во вторник будет. Померанцев, ну врач этот, уже сообщил в Москву, в институт их главный, и в Питер, где Лешка лежал. Наверное, отовсюду приедут. Ладно, Витек, денег и вправду немало за межгород вылетает, давай тогда, пока. Ты мне сам позвони, хорошо? Завтра звони или в понедельник, как только решится у тебя. На сотовый звони, если дома нас не будет. Тут у меня сделка по квартире у клиентки одной сейчас. Надо, чтоб не сорвалась, деньги неплохие, поэтому я бегаю вовсю.

Попрощавшись с сестрой, Виктор поднял глаза и только сейчас заметил подошедшую во время разговора Нину. Глаза у жены округлились, а сама она нервно перебирала в руках кухонное полотенце:

– Алексей проснулся?! Это что, правда?!

Виктор в ответ лишь утвердительно покачал головой. Он почувствовал себя полностью обессиленным: не хотелось ни говорить, ни вставать с кресла. Нина, видимо, поняла состояние мужа, молча наклонилась к телефонному аппарату, который Виктор опустил на пол рядом с креслом, подхватила его и понесла в прихожую.

Карпунцов прикрыл глаза. Перед ними закрутилась уже поблекшая позднеиюльская зелень, летнее небо над головой с медленно плывущими островками легких кружевных облачков, за которыми хочется наблюдать долго-долго, аж до конца жизни. Хотя о каком конце жизни можно думать, когда тебе всего лишь пятнадцать лет или около того. Лежишь на разогретом солнцем песчаном берегу Меженки, смотришь на облачка и мечтаешь о чем-нибудь светлом, чистом, манящем к себе.