— Хватит, хватит, детка! Сдаюсь! Признаю, что побита моим же оружием. Можешь… радоватьсяэтому, если хочешь, — заключила она с мрачной улыбкой.

— Я знаю, тетечка, но ты сказала… — с притворной скромностью начала Поллианна.

— Да-да, но никогда больше не скажу, — с чувством перебила ее тетя Полли. — Что это был за день! Не хотела бы я пережить другой такой. — Она заколебалась, чуть заметно покраснела и продолжила, с явным усилием: — Более того, я… я хочу, чтобы ты знала… я понимаю, что последнее время не очень хорошо играла в игру… но теперь я собираюсь… постараться… Да где же мой носовой платок? — добавила она резко, роясь в складках своего платья. Поллианна вскочила и мгновенно оказалась возле тетки.

— Но, тетя Полли, я не хотела… это была… просто шутка, — дрожащим голосом сказала она с глубоким раскаянием. — Я и не думала, что ты такк этому отнесешься.

— Конечно же ты не думала, — отозвалась тетя Полли со всей резкостью суровой, сдержанной женщины, которая питает отвращение ко всякого рода сценам и проявлениям чувств и смертельно боится показать, что взволнована. — Ты полагаешь, я не знала, что ты задумала это как шутку? Неужели ты думаешь, что если бы я видела в этом попытку проучить меня, я… я… — Но сильные молодые руки Поллианны сжали ее в крепких объятиях, и она не смогла договорить.

Поллианна была не единственной, для кого та зима оказалась очень тяжелой. В Бостоне Джимми Пендлетон, несмотря на все его напряженные усилия занять чем-нибудь свое время и ум, обнаружил, что никак не может полностью изгнать из своих грез некие смеющиеся голубые глаза и до конца стереть из памяти некий горячо любимый, веселый голос. Джимми говорил себе, что, если бы не миссис Кэрью и не возможность быть ей полезным, жить не стоило бы. Но даже у миссис Кэрью не все радовало его, так как там всегда был Джейми, а его присутствие наводило на мысли о Поллианне — нерадостные мысли. Джимми был совершенно уверен в том, что Джейми и Поллианна любят друг друга, и не менее глубоко убежден в своей моральной обязанности отступить в сторону и освободить дорогу обиженному судьбой Джейми, и потому ему даже не приходило в голову в чем-либо усомниться. О Поллианне он не хотел ни говорить, ни слышать. Он знал, что и Джейми, и миссис Кэрью получают от нее письма, и когда они рассказывали о ней, он заставлял себя слушать несмотря на душевную боль, но всегда старался как можно скорее изменить тему разговора, а в своей собственной переписке с ней ограничивался самыми краткими и самыми редкими посланиями. Для Джимми Поллианна, которую он не мог назвать своей, была ни чем иным, как источником страданий и огорчений, и он даже обрадовался, когда пришло время покинуть Белдингсвилл и вернуться к учебе в Бостоне: находиться так близко к Поллианне и вместе с тем так далеко от нее оказалось для него сущей пыткой.

В Бостоне со всей лихорадочностью беспокойного ума, ищущего возможности отвлечься от тяжелых мыслей, Джимми взялся за осуществление планов миссис Кэрью, касающихся ее любимых молодых работниц, и все свободное время, какое только оставалось у него после учебы, отдавая этой работе, к огромному удовольствию и благодарности миссис Кэрью.

Так для Джимми прошла зима и пришла весна — радостная, расцветающая весна с легкими ветерками, благодатными ливнями и нежными бутонами, превращающимися в буйство красок и аромата. Для Джимми, однако, это была совсем не радостная весна, так как в его сердце по-прежнему не было ничего, кроме зимы его тревоги.

— Если бы только они наконец все решили и окончательно объявили о своей помолвке, — все чаще и чаще бормотал про себя Джимми в эти дни. — Если бы я только знал что-то наверняка, мне было бы легче это вынести!

И в один из последних дней апреля его желание исполнилось — отчасти; он узнал «что-то наверняка».

Была суббота, около десяти часов утра. Мэри, горничная миссис Кэрью, ввела его в музыкальную комнату с заученным:

— Я передам миссис Кэрью, что вы здесь, сэр. Я думаю, она ждет вас.

На пороге музыкальной комнаты Джимми в испуге замер: у фортепьяно, закинув руки на пюпитр и уронив на них голову, сидел Джейми. Пендлетон уже полу обернулся к двери, чтобы тихонько удалиться, как вдруг юноша у фортепьяно поднял голову, и стали видны его пылающие щеки и лихорадочно блестящие глаза.

— Что такое, Кэрью, — запинаясь, выговорил ошеломленный Джимми, — что-нибудь… э-э… случилось?

— Случилось! Да, случилось! — воскликнул Джейми, взмахнув руками, в каждой из которых, как видел теперь Пендлетон, было распечатанное письмо. — Всеслучилось! Разве вы не думали бы так, если бы всю жизнь провели в тюрьме и вдруг увидели, что ворота широко распахнуты? Разве вы не думали бы так, если бы в следующую минуту могли попросить девушку, которую любите, стать вашей женой? Разве вы не думали бы так, если бы… Но послушайте! Вы, наверное, думаете, что я сошел с ума? Нет-нет! Хотя, может быть, я все же схожу с ума — от радости. Я хочу все рассказать вам. Можно? Я должен кому-нибудь рассказать!

Джимми поднял голову выше. Он как бы неосознанно готовился вынести предстоящий удар. Лицо его стало чуть бледнее, но голос прозвучал довольно твердо, когда он ответил:

— Конечно, дружище. Я буду… рад вас выслушать.

Джейми, однако, почти и не дожидался этого согласия. Он торопливо, и все еще немного несвязно, продолжил:

— Для вас это, конечно, так, ничего особенного. У вас есть здоровые ноги и свобода. У вас есть ваши мечты и ваши мосты. Но я… для меня в этом все. Это возможность жить жизнью настоящего мужчины и делать дело, достойное мужчины… пусть даже это не дамбы и мосты. Это уже кое-что! И это дело, как я доказал теперь, я могу делать. Слушайте. В этом письме сообщается, что мой небольшой рассказ получил первый приз — три тысячи долларов — на конкурсе. А в другом — о том, что крупное издательство принимает с лестным для меня энтузиазмом рукопись моей первой книги для опубликования. И оба письма пришли сегодня — этим утром. Вас удивляет, что я безумно рад?

— Нет! Разумеется нет! Я поздравляю вас, Кэрью, от всей души! — горячо воскликнул Джимми.

— Спасибо… и меня действительно можно поздравить. Только подумайте, что это значит для меня! Подумайте, что это значит, если со временем я смогу быть материально независим, как подобает мужчине. Подумайте, что это значит, если когда-нибудь миссис Кэрью будет гордиться и радоваться, что отвела увечному мальчику место в своем доме и в своем сердце. Подумайте, что это значит, если теперь я могу сказать девушке, которую люблю, что я люблюее!

— Да… да, конечно, дружище! — Джимми говорил твердо, хотя сильно побледнев.

— Впрочем, может быть, мне не следует говорить ей об этом — даже теперь, — продолжил Джейми; быстро набежавшая тень омрачила его сиявшее радостью лицо. — Я по-прежнему привязан к… этим… — он хлопнул ладонью по лежавшим рядом с ним костылям. — Я конечно же не могу забыть тот день в лесу прошлым летом, когда я увидел Поллианну бегущей от быка… Я понял, что мне всегда будет грозить оказаться в такой ситуации, когда девушка, которую я люблю, в опасности, а я не в состоянии спасти ее.

— Но, Кэрью… — торопливо начал Джимми.

Кэрью остановил его жестом.

— Я знаю, что вы хотите сказать. Но не говорите. Вы не можете этого понять. Выне привязаны к двум палкам. Выспасали, не я… Тогда я понял, как это будет всегда со мной и… Сейди. Мне придется стоять в стороне и смотреть, как другие…

—  Сейди! — резко перебил его Джимми.

— Ну да, Сейди Дин. Вы, похоже, удивлены. Вы не знали? Разве вы не догадывались… о моих чувствах к Сейди?! — воскликнул Джейми. — Неужели я так хорошо скрывал это? Я старался, но… — Он слабо улыбнулся и безнадежно махнул рукой.

— Да, вы действительно хорошо скрывали это, старина… от меня, во всяком случае! — весело воскликнул Джимми. Кровь снова прилила к его щекам мощным потоком; а глаза стали вдруг очень яркими. — Значит, это Сейди Дин! Отлично! Я поздравляю вас еще раз, поздравляю, поздравляю, как говорит Ненси. — Теперь Джимми просто болтал от радости и возбуждения, такой глубокий и чудесный отклик вызвало у него открытие, что та, кого любит Джейми, — Сейди, а не Поллианна. Но Джейми вспыхнул и немного печально покачал головой: