Все это представлялось очень благородным и героическим, и Джимми был так взволнован, что весь трепетал от чего-то очень похожего на радость, когда наконец задремал в ту ночь. Но мученичество в теории и мученичество на практике удручающе разнятся между собой, как выясняют с незапамятных времен все кандидаты в мученики. Легко было в темноте и в одиночестве, решать, что он даст Джейми шанс завоевать любовь Поллианны, но не так-то просто оказалось исполнить это решение, когда в действительности оно предполагало не что иное, как оставлять Поллианну и Джейми вдвоем почти каждый раз, когда он их видел. К тому же его очень беспокоило то, как внешне выглядело отношение Поллианны к Джейми. Было очень похоже, что она в самом деле любит его, так заботилась она о его удобствах, так явно стремилась быть с ним. Затем, словно для того, чтобы уничтожить любые возможные сомнения в душе Джимми, пришел день, когда выяснилось, что и Сейди Дин есть что сказать по этому поводу. Все они были на теннисном корте. Сейди сидела в одиночестве, когда Джимми, прогуливаясь по дорожке, подошел к ней.

— Потом вы с Поллианной, да? — спросил он. Сейди отрицательно покачало головой:

— Поллианна сегодня больше не играет.

— Не играет! — нахмурился Джимми, который сам рассчитывал сыграть с Поллианной. — Почему?

Сейди помолчала, затем, явно с трудом, ответила:

— Поллианна сказала мне вчера вечером, что, по ее мнению, мы слишком много играем в теннис и что это нехорошо… по отношению к мистеру Кэрью, так как он не может играть.

— Я знаю, но… — Джимми беспомощно умолк, недовольство прорезало глубокую складку на его лбу. В следующее мгновение он буквально вздрогнул от неожиданности, услышав, какое возбуждение звучит в голосе снова заговорившей Сейди:

— Но он не хочет, чтобы она переставала играть. Он не хочет, чтобы кто-то из нас относился к нему как-то по-особому. Именно это его задевает. А она не понимает. Она не понимает! Но я понимаю. А она думает, что это она понимает!

Что-то в этих словах или в тоне, каким они были сказаны, заставило сердце Джимми болезненно сжаться. Он внимательно взглянул ей в лицо. На языке у него вертелся вопрос. На миг он удержал его, но затем, скрывая свою серьезность под насмешливой улыбкой, все же произнес:

— Не хотите же вы сказать, мисс Дин, что… что есть какой-то особыйинтерес друг к другу у этих двоих?

Она бросила на него презрительный взгляд.

— Где ваши глаза? Она обожает его! То есть… они обожают друг друга, — торопливо поправилась она.

Джимми с невнятным возгласом резко отвернулся и отошел. Ему не хотелось продолжать разговор с Сейди. Он отвернулся так резко, что не заметил, как Сейди, так же торопливо отвернувшись, принялась прилежно разглядывать траву возле своих ног, словно что-то потеряла. Ей тоже явно не хотелось больше говорить.

Джимми говорил себе, что это неправда и все, сказанное Сейди, — сущий вздор. Однако, правда это или нет, забыть ее слова он не мог. С тех пор подозрение накладывало отпечаток на все его мысли и маячило перед глазами как тень всякий раз, когда он видел Поллианну и Джейми вместе. Он тайком следил за их лицами. Он вслушивался в интонации их голосов. И со временем начал думать, что все же это была правда: они действительно обожают друг друга; и в результате сердце его наливала свинцовая тяжесть. «Жребий брошен», говорил он себе. Поллианна была не для него.

Для Джимми наступили тревожные дни. Совсем отказаться от визитов в дом Харрингтонов он не осмеливался, опасаясь, как бы там не догадались о его тайне. Но даже просто находиться в обществе Поллианны стало пыткой. Да и с Сейди Дин ему было неприятно, так как он не мог забыть, что это именно она в конце концов открыла ему глаза на происходящее. Джейми, разумеется, не мог служить прибежищем в этих обстоятельствах, и оставалась только миссис Кэрью. Впрочем, она одна стоила многих, и единственное утешение для себя в эти дни Джимми находил в ее обществе. Веселая или серьезная, она, казалось, всегда знала, как лучше всего приспособиться к его настроению. И просто удивительно, сколько она знала о мостах… того рода мостах, которые он собирался строить. Она была к тому же так умна, так благожелательна, всегда умела найти самые нужные, самые подходящие слова. Однажды он даже чуть не рассказал ей о «пакете», но Джон Пендлетон прервал их разговор в самый неподходящий момент, так что эта история не была рассказана. Джон Пендлетон, как с досадой иногда думал Джимми, всегда являлся в самый неподходящий момент, чтобы помешать им. Но затем Джимми вспоминал, что сделал для него Джон Пендлетон, и ему становилось стыдно. История «пакета» восходила ко времени детства Джимми, который никогда не говорил о нем никому кроме Джона Пендлетона, да и ему всего лишь раз, незадолго до своего усыновления. «Пакет» представлял собой всего лишь довольно большой, потрепанный за долгие годы, белый конверт, пухлый от тайны, хранимой им за огромной красной печатью. На этом конверте, который был дан Джимми его отцом, была сделана отцовской рукой следующая надпись: «Моему мальчику Джимми. Не вскрывать до его тридцатилетия. В случае его смерти вскрыть немедленно». Бывали периоды времени, когда Джимми строил немало догадок относительно содержимого «пакета». Бывали и другие дни, когда он забывал даже о существовании этого конверта. В давние дни, в сиротском приюте, он всегда носил его спрятанным в подкладку своей курточки, так как больше всего боялся, что его найдут и отберут. Позднее, по совету Джона Пендлетона, конверт был для сохранности убран в сейф.

— Ведь неизвестно, какую ценность он может представлять, — заметил тогда с улыбкой Джон Пендлетон. — Во всяком случае, твой отец хотел, чтобы ты хранил его, и мы не можем допустить, чтобы он случайно потерялся.

— Разумеется, сэр. Я не хотел бы потерять его, — немного печально улыбнулся в ответ Джимми. — Но я не рассчитываю на то, что он представляет действительную ценность. У бедного отца, насколько я помню, не было ничего особенно ценного. Именно об этом «пакете» и хотел упомянуть Джимми в одном из своих разговоров с миссис Кэрью… и упомянул бы, если бы только им не помешал Джон Пендлетон.

— А все же, может быть, даже и хорошо, что я не сказал ей о пакете, — размышлял Джимми по дороге домой. — Она могла бы подумать, что в жизни отца было что-то… нехорошее. А я не хотел бы, чтобы она думала так о моем отце.

В середине сентября миссис Кэрью, Джейми и Сейди Дин попрощались и уехали в Бостон. Хотя Поллианна и знала, что будет скучать без них, у нее все же вырвался вздох подлинного облегчения, когда увозивший их поезд покинул белдингсвиллскую станцию. Конечно, Поллианна не призналась бы никому в том, что испытала облегчение, и даже перед собой она попыталась мысленно оправдаться.

«Не то чтобы я не любила их — я люблю, глубоко, каждого из них, — вздохнула она, следя, как поезд исчезает за поворотом дороги. — Только… только мне все время так жаль Джейми, и… и… я так устала. Я буду рада просто вернуться на время к прежним тихим дням с Джимми». Однако она не вернулась к «прежним тихим дням с Джимми». Дни, последовавшие сразу за отъездом Кэрью, были, конечно, тихими, но проводила она их не «с Джимми». Он редко появлялся теперь в доме Харрингтонов, а если заходил, это не был прежний Джимми, каким она его знала.

Он был угрюм, беспокоен и молчалив, а то вдруг становился очень весел и возбужденно болтлив, что крайне озадачивало и раздражало.

Вскоре он тоже уехал в Бостон продолжать учебу, и после этого они, разумеется, совсем перестали видеться.

Тогда Поллианна с удивлением заметила, как ей не хватает его. Даже просто знать, что он здесь, в городке, и, может быть, зайдет в гости, было лучше, чем безнадежная пустота отсутствия; и даже его приводящие в недоумение, неожиданные переходы от мрачности к веселью были предпочтительнее этой безнадежности. Затем, однажды, с пылающими щеками и пристыженным видом, она вдруг резко упрекнула сама себя: