— Послушай, детка, я думаю, ты сама не вполне понимаешь, что ты сделала для других. Но я очень хочу, чтобы ты это поняла! Сегодня в твоих глазах, дорогая, такое выражение, какое мне не хотелось бы в них видеть. Я знаю, тебя что-то мучит или тревожит. Я это вижу. И я не удивляюсь: смерть твоего дяди, состояние здоровья тети, все остальное… не буду больше говорить об этом. Но кое-что я все же хочу сказать, дорогая, и ты должна позволить мне сказать, ведь для меня невыносимо видеть печаль в твоих глазах и не попытаться рассеять ее, напомнив о том, что ты сделала для меня, для всего нашего городка и для бесчисленного множества других людей повсюду.

— Что вы, миссис Сноу! — в непритворном смущении запротестовала Поллианна.

— О, я говорю серьезно, и я знаю, о чем говорю, — с торжеством кивнула больная. — Для начала взгляни на меня. Разве не была я, когда ты впервые увидела меня, раздражительной, вечно ноющей особой, которая никогда не знала, чего ей хочется, пока не выяснит, чего у нее нет? И разве ты не открыла мне глаза, принеся сразу три разных блюда, чтобы заставитьменя хоть раз получить то, что я хочу?

— Ох, миссис Сноу, неужели я действительно была такой… дерзкой? — мучительно краснея, пробормотала Поллианна.

— Это не было дерзостью, — решительно возразила миссис Сноу. — Это не было задуманотобой как дерзость — и в этом-то все дело. К тому же ты, моя дорогая, не читала никаких нравоучений. Если бы ты поучала, тебе никогда не удалось бы заставить меня играть в твою игру… да и никого другого, думаю, тоже. Но ты сумела научить меня этой игре… и посмотри, что она дала мне и Милли! Вот я — мне настолько лучше, что я могу сидеть в кресле на колесах и передвигаться по всему первому этажу. А это имеет такое большое значение, когда надо обслуживать себя, чтобы дать тем, кто рядом с тобой, возможность передохнуть — в данном случае я имею в виду Милли. И доктор говорит, что все это благодаря игре. А кроме нас, есть и другие, множество других, прямо здесь, в нашем городке, и я все время слышу о них. Нелли Мейхони сломала руку в запястье, но была очень рада, что у нее сломана не нога, и потому совсем не огорчалась из-за руки. Старая миссис Тиббитс потеряла слух, но очень рада, что не зрение, и потому по-настоящему счастлива. А помнишь косого Джо, которого все звали Злюка Джо из-за его характера? Угодить на него было не легче, чем на меня в прежнее время. Ну, а потом кто-то обучил его твоей игре и, как говорят, сделал совсем другим человеком. И такое, дорогая, происходит не только в нашем городке, но и в других местах. Вот как раз вчера я получила письмо от моей двоюродной сестры, которая живет в Массачусетсе. Она написала мне о мистере и миссис Пейсон. Помнишь их? Они раньше жили здесь, возле дороги, что ведет на Пендлетон-Хилл.

— Да-да, я их помню! — воскликнула Поллианна.

— Они уехали отсюда в ту зиму, когда ты была в санатории, и живут теперь в Массачусетсе, там же, где и моя сестра. Она хорошо их знает и написала мне, что миссис Пейсон рассказала ей все о тебе и о том, как твоя «игра в радость» помогла им избежать развода. Теперь они не только играют в нее сами, но и научили этой игре много других людей, которые тоже играют и в свою очередь учат других. Так что видишь, дорогая, кто знает, где она закончится, эта твоя игра? И мне хотелось, чтобы ты знала об этом. Я подумала, что, быть может, это поможет иногда тебе самой играть «в радость»… Не думай, дорогая, будто я не понимаю, как тебе порой трудно играть в твою собственную игру.

Поллианна встала. Подавая на прощание руку, она улыбалась, но в ее глазах блестели слезы.

— Спасибо, миссис Сноу, — сказала она не совсем твердым голосом. — В самом деле, это трудно… иногда. И, может быть, я действительно нуждалась в том, чтобы мне немного помогли играть в мою собственную игру. Но, так или иначе, — ее глаза блеснули давним весельем, — если теперь мне когда-нибудь покажется, что я не могу играть в мою игру, — вспомню, что все же всегда могу радоваться, что есть люди, которые играют в нее!

Домой Поллианна шла в задумчивости. Как ни тронули ее слова миссис Сноу, было в этом во всем что-то печальное. Она думала о тете Полли — тете Полли, которая так редко играла теперь «в радость». И Поллианна спрашивала себя, всегда ли она сама играет в свою игру, когда могла бы играть.

«Может быть, я не всегда стараюсь отыскать что-нибудь радостное в том, на что жалуется тетя Полли, — думала она немного виновато. — Может быть, если бы я сама лучше играла в игру, тетя Полли тоже играла бы… хоть немного. Во всяком случае, я постараюсь. Если я не поостерегусь, другие люди будут играть в мою игру лучше, чем я сама!»

Ровно за неделю до Рождества Поллианна отправила свой рассказ (теперь уже аккуратно напечатанный) на конкурс. В объявлении говорилось, что победителей назовут не раньше апреля, так что она с присущим ей философским спокойствием приготовилась к долгому ожиданию. "Пожалуй, я рада, что ждать придется так долго, — говорила она себе. — Всю зиму мне будет весело думать, что, может быть, я все-таки получу первый приз, а не один из тех, что поменьше. Возможно, я даже буду рассчитыватьна первый приз, тогда если я действительно получу его, у меня не будет совсем никаких огорчений. Ну, а если не получу… я хотя бы не буду все эти недели огорчаться заранее, и смогу радоваться тому из меньших призов, который мне достанется". То, что она может не получить совсем никакого приза, никак не входило в расчеты Поллианны. Рассказ, так красиво напечатанный Милли Сноу на машинке, выглядел, по мнению автора, ничуть не хуже, чем если бы уже вышел из типографии. В тот год Рождество не было веселым в доме Харрингтонов, несмотря на все старания Поллианны. Тетя Полли категорически отказалась позволить как-то отметить праздник и выразила свою позицию столь недвусмысленно, что Поллианна не смогла сделать ей даже самый скромный подарок.

В рождественский вечер к ним зашел Джон Пендлетон. Миссис Чилтон, извинившись, ушла к себе, но Поллианна, которая была совершенно измучена долгим днем, проведенным с теткой, приветствовала его с радостью. Однако даже здесь она обнаружила ложку дегтя в бочке меда своего удовольствия, так как Джон Пендлетон принес с собой письмо от Джимми, и в письме не говорилось ни о чем ином, как только о планах устройства замечательного рождественского праздника в Доме молодых работниц — планах, которые строили вместе он и миссис Кэрью; а Поллианна, как ни стыдно было ей признаться в этом себе самой, в тот момент не была расположена слушать рассказы о рождественских развлечениях… тем более, о развлечениях Джимми.

Джон Пендлетон, однако, не пожелал оставить эту тему, даже когда письмо было дочитано до конца.

— Большие дела… ничего не скажешь! — воскликнул он, складывая письмо.

— Да, действительно. Замечательно! — пробормотала Поллианна, стараясь говорить с должным энтузиазмом.

— И все это прямо сейчас, в этот вечер, а? Хотел бы я заглянуть к ним в эту минуту.

— Да-да, — снова пробормотала Поллианна, еще более старательно изображая энтузиазм.

— Я полагаю, миссис Кэрью знала, что делает, когда взяла Джимми в помощники, — засмеялся мужчина. — Но интересно, как это понравится Джимми — изображать Санта Клауса сразу для пятидесяти молодых женщин!

— Он в восторге, конечно же! — Поллианна слегка вскинула голову.

— Может быть. Но все же, ты должна признать, это не совсем то же самое, что учиться строить дамбы и мосты.

— О да!

— Но пусть так. Я готов побиться об заклад, что эти девушки никогда не проводили время веселее, чем с его помощью в этот вечер.

— Да-да, конечно, — запинаясь, выговорила Поллианна, стараясь подавить эту противную дрожь в голосе и не сравнивать свой невеселый вечер в Белдингсвилле в компании одного лишь Джона Пендлетона с тем, какой проводят те пятьдесят девушек в Бостоне с Джимми.