— Я не знаю. Мы так и не выяснили ничего окончательно. Иногда я уверена, что это он. А потом у меня снова возникают сомнения. Но сам он — дорогой мальчик! — верит в то, что он и есть тот самый Джейми. Одно, во всяком случае, не вызывает сомнений: он хорошего происхождения. Джейми, с его талантами, отнюдь не обыкновенный беспризорный ребенок, а то, как замечательно воспринял он предоставленное ему обучение и воспитание, подтверждает это.

— Конечно, — кивнула Поллианна. — А если вы так глубоко любите его, то не имеет значения, настоящий он Джейми или нет, не правда ли?

Миссис Кэрью заколебалась. В ее глазах появилось что-то от прежней тоски и душевной боли.

— Да, насколько это касается его, — вздохнула она наконец. — Только иногда я задумываюсь: если он не наш Джейми, то где… Джейми Кент? Здоров ли он? Счастлив ли? Любит ли его кто-нибудь? И когда я начинаю думать об этом, Поллианна, я чуть ли не схожу с ума. Мне кажется, я отдала бы… все, что у меня есть в этом мире, лишь бы действительно знать, что этот мальчик и есть Джейми Кент.

Поллианна иногда вспоминала об этом разговоре, когда потом говорила с Джейми. Джейми был убежден в том, что он племянник миссис Кэрью.

— Я просто чувствую, что это так, — сказал он однажды Поллианне. — Я думаю, что я Джейми Кент. Я думаю так довольно давно… так давно, что… что боюсь, если бы выяснилось обратное, я не смог бы этого перенести. Миссис Кэрью так много сделала для меня. Подумать только, что если б в конце концов я оказался чужим!

— Но она… любит тебя, Джейми.

— Я знаю… и от этого я страдал бы еще глубже — разве ты не понимаешь? — потому что страдала бы она. Ейхочется, чтобы я был тем самым Джейми. Я знаю, ей хочется. Ах, если бы я только мог что-нибудь сделатьдля нее… так, чтобы она гордилась мной! Если бы я только мог делать что-то, чтобы зарабатывать себе на жизнь, как настоящий мужчина! Но что я могу делать с… этими?… — произнес он с горечью, положив руку на лежащие рядом костыли. Поллианна была потрясена и глубоко огорчена. Впервые она услышала, как взрослый Джейми говорит о своем физическом недостатке. Она лихорадочно искала самые подходящие слова для ответа, но прежде чем ей удалось что-то придумать, выражение лица Джейми изменилось.

— Пустяки! Забудь! Я не хотел говорить об этом! — воскликнул он весело. — Да и что касается игры, это была самая отвратительная ересь! Конечно же я рад, что у меня есть костыли. Они в сто раз лучше, чем кресло на колесах.

— А твоя Веселая Книга… ты ведешь ее и сейчас? — спросила Поллианна все еще немного дрожащим голосом.

— Конечно! У меня теперь целая библиотечка таких книг. Все в темно-красных кожаных переплетах… кроме первой. Первая — это та старая маленькая записная книжка, которую подарил мне Джерри.

— Джерри! Я все собиралась спросить тебя о нем! — воскликнула Поллианна. — Где он?

— В Бостоне, и его речь все так же образна, как всегда, только порой ему приходится смягчать выражения. И он по-прежнему связан с газетным делом, только теперь он добываетновости вместо того, чтобы их продавать. Занимается репортерской работой… Я смог помочь ему и мамусе. Можешь представить, до чего мне было приятно! Мамуся сейчас в санатории, лечится от ревматизма.

— И ей лучше?

— Намного. Она выписывается оттуда совсем скоро и будет жить с Джерри и вести хозяйство. Джерри в эти последние несколько лет восполнял пробелы в своем образовании. Он позволил мне оказать ему помощь, но только в виде ссуды. Он особо оговорил это в качестве условия.

— Конечно, — одобрительно кивнула Поллианна. — Я на его месте поступила бы так же. Неприятно быть у кого-то в долгу и не иметь возможности расплатиться. Я знаю, каково это. Вот почему мне так хочется, чтобы я смогла как-то выручить теперь тетю Полли… после всего, что она для меня сделала.

— Но ты уже помогаешь ей в это лето.

Поллианна приподняла брови.

— О да, я держу пансион. Можно так подумать, глядя на меня, да? — с вызовом бросила она, взмахом рук указав на все, что было вокруг. — Ни у одной хозяйки пансиона не было таких обязанностей, как у меня!.. А слышал бы ты зловещие предсказания тети Полли о том, что такое пансионеры! — она не могла удержаться от смеха.

— Что за предсказания?

Но Поллианна решительно покачала головой:

— Никак не могу сказать. Великая тайна. Но… — Она умолкла и вздохнула, ее лицо снова стало печальным. — Так продолжаться не будет… не может. Отдыхающие — это только летом, а мне придется делать что-то и зимой. Я уже думала об этом. Вероятно, я… буду писать рассказы.

Джейми, вздрогнув, обернулся к ней.

— Будешь… что?

— Писать рассказы… ну, чтобы продавать, понимаешь. Чему ты так удивляешься! Многие это делают. В Германии я знала двух девушек, которые писали рассказы.

— А ты сама когда-нибудь пробовала писать? — Джейми по-прежнему говорил как-то странно.

— Н-нет, пока еще не пробовала, — призналась Поллианна. Затем, в ответ на выражение его лица, она, как бы защищаясь, добавила, вскинул голову: — Я же сказала, что сейчас держу пансион. Не могу же я делать то и другое одновременно!

— Конечно, не можешь.

Она взглянула на него с упреком.

— Ты думаешь, что у меня это не получится?

— Я этого не сказал.

— Не сказал, но выражение у тебя такое. Не знаю, почему у меня могло бы не получиться. Это не то, что пение. Тут не надо иметь голос. И это не как с музыкальным инструментом, на котором надо учиться играть.

— Я думаю, это… немного… похоже. — Голос Джейми звучал приглушенно; взгляд был устремлен в сторону.

— Как? Что ты хочешь сказать? Ведь тут только карандаш и бумага, так что… Это совсем не то, что учиться играть на фортепьяно или скрипке.

На миг воцарилось молчание. Затем последовал ответ; голос по-прежнему звучал приглушенно, взгляд по-прежнему был устремлен в сторону.

— Инструментом, на котором тебе предстоит играть, Поллианна, станет великое сердце мира; и оно кажется мне самым чудесным инструментом из всех, на каких можно научиться играть. На твое прикосновение, если ты окажешься искусной, оно отзовется улыбками или слезами — как тебе захочется.

У Поллианны вырвался трепетный вздох. Ее глаза стали влажны.

— О Джейми, как красиво ты выражаешь свои мысли… всегда! Я никогда не думала об этом так. Но это правильно. Как я хотела бы заниматься этим! Только, может быть, у меня не получится все это. Но я читала рассказы в журналах, кучу рассказов, и, похоже, я могла бы написать, во всяком случае, не хуже. Я обожаю рассказывать разные истории… Я всегда повторяю те, которые ты рассказываешь, и всегда смеюсь или плачу, когда их рассказываешь ты.

Джейми быстро обернулся к ней:

— Они действительно заставляют тебя плакать или смеяться, Поллианна? Да? — Было странное нетерпение в его голосе.

— Конечно, Джейми, и ты сам это знаешь. И раньше, еще в городском парке, так было. Никто не умеет рассказывать так, как ты, Джейми. Это тебе, а не мне следовало бы писать рассказы. Послушай, почему ты не пишешь? У тебя получилось бы замечательно, я знаю!

Ответа не последовало. Джейми, очевидно, не слышал ее, вероятно потому, что позвал в этот момент бурундука, пробегавшего поблизости через кусты.

Впрочем, приятные прогулки и разговоры были у Поллианны не только с Джейми, миссис Кэрью и Сейди Дин; очень часто ее спутниками и собеседниками оказывались Джимми или Джон Пендлетон. Поллианна была теперь убеждена, что никогда прежде не знала по-настоящему Джона Пендлетона. С тех пор как они поселились в лагере, от его прежней угрюмой молчаливости не осталось и следа. Он ходил по лесу, купался и ловил рыбу с таким же энтузиазмом, как сам Джимми, и почти с такой же энергией. А по вечерам у костра он не хуже Джейми рассказывал о приключениях — и забавных, и бросающих в дрожь, — которые выпали на его долю во время путешествий в далекие страны.

— В «пустыню Сара», как говорила Ненси, — со смехом вспомнила однажды вечером Поллианна, когда вместе с остальными просила его рассказать что-нибудь. Однако еще лучше были, по мнению Поллианны, те моменты, когда Джон Пендлетон, оставшись с ней наедине, говорил о ее матери — какой он знал и любил ее в давно минувшие дни. То, что он так говорил с ней, было огромной радостью для Поллианны, да, впрочем, и немалой неожиданностью тоже, поскольку никогда прежде не заговаривал он так открыто о девушке, которую любил так глубоко и безнадежно. Вероятно, и сам Джон Пендлетон испытывал некоторое удивление по этому поводу, так как однажды он задумчиво сказал ей: