Олег видел, как резко выступили скулы Разумовского, когда тот плотно стиснул зубы.

— Замечаю только, как сильно ты меня сейчас бесишь.

В разговоре возникла пауза. Оба молча сидели, в своих мыслях, также молча проводили взглядом группку детей, поднимающихся мимо них по ступенькам.

— Пойдем уже, — через пару секунд подал голос Сережа, поднялся, закинул на плечо рюкзак и, не дожидаясь Олега, пошел вверх по лестнице.

Что делать с человеком, который отрицал, что с ним что-то не так, и не прекращал вытворять непонятно что, Олег понятия не имел. В детстве ждал, что успокоится и само пройдет. Сейчас все шло по накатанной и становилось только хуже, нужно было принимать меры. Особенно, когда это начинало бросаться в глаза, как, например, во время выполнения каких-нибудь совместных проектов в школе. Сережа был теоретиком — легко справлялся с математикой, отлично понимал информатику, куда хуже у него было с чем-то практическим вроде трудов, где ему помогал Олег, или биологии. Когда на последних начиналась практическая деятельность, то Олегу приходилось брать большую часть работы на себя, потому что Сережа то не мог притронуться, то делал это слишком часто, начинал путаться, нервничать и нужно было срочно что-то делать.

Если раньше самой правильной политикой казалось просто отвернуться и сделать вид, что ничего не заметил, со временем Олег научился фиксировать каждую мелочь. Не в открытую, но все же. Неприятным открытием для него стало то, что Сережа зациклен на повторах, чистоте и прочих мелочах куда сильнее, чем ему казалось в первое время. Хоть список составляй.

Разумовский не мог просто вымыть руки. Он делал все в определенной последовательности. Подходя к раковине, почему-то никогда не смотрел в зеркало, только в пол, и лишь подойдя поднимал голову, поправлял волосы, открывал кран, намыливал руки три раза, а затем закрывал кран. А потом еще раз. И еще. Ровно три раза вытирал руки полотенцем. Затем выходил. Олег хорошо помнил, как однажды, перейдя уже порог, Сережа взглянул на ладони, помялся, а затем вернулся и снова повторил весь процесс.

— Плохо промыл, — пояснил он стоящему у соседней раковины Олегу, хотя тот был более чем уверен, что руки у Разумовского были чище некуда.

— Почему именно цифра три? — спрашивает Олег. Если Сережа попросил бы его остановиться, то он прервал бы все это, несмотря на то, что тот впервые идет с ним на контакт.

— Как-то само собой вышло, — пожимает плечами Сережа. Поудобнее устроившись на кровати, облокачивается о стенку. — Вот почему ты сел на соседнюю кровать, а не рядом? Или почему у тебя глаза карие, а у меня голубые? — раздраженно произносит он. — Без понятия, читал, что просто распространенное число. Знаешь, что самое противное? Когда тебе что-то помешало. Например, намыливаешь руки в третий раз и в этот момент роняешь в раковину мыло. И все, нужно начинать все по новой. Снова три раза. А если в процессе снова переклинило, если кто-то что-то произнес или ты вдруг что-то такое вспомнил, и от этой неприятной мысли, ассоциации или еще чего-нибудь хочется отмыться, — то еще три. Знаешь, — Сережа прикусывает губу, — наверное, мне стоило все же раньше в этом разобраться. Совсем запущенный случай?

— Главное, что не безнадежный.

Лучше Сереже не становилось. Учебники и тетради у него всегда должны были лежать в определенной последовательности и под определенными углом и теперь доходило чуть ли не до паники или вспышек раздражительности, если кто-то что-то сдвигал хоть на сантиметр. А чтобы вывести Разумовского из себя, дети делали это нередко, так что Олегу постоянно приходилось вмешиваться. Успехи на физкультуре, а также увлечение боксом — благо разрешили заниматься после уроков — Олегу здесь очень помогали.

— Отвали, — дернув за плечо мальчишку со старшей параллели, Олег толкнул его в сторону от Сережи, который стоял, стиснув зубы.

— Что «отвали»? — тут же отозвался тот, потирая плечо. — Мы просто разговаривали.

— Я все слышал, — Олег сделал шаг вперед, загораживая Сережу. — Какая разница, как лежат у него вещи на парте?

— Спросить нельзя что ли? — мальчишка вновь подался вперед, за что Олег толкнул его в грудь.

— Нельзя.

— Придурки детдомовские, — презрительно бросив напоследок и сплюнув, обидчик скрылся за углом.

— Я бы и сам справился, — заметил Сережа.

— Разумеется, — беззлобно хмыкнул Олег.

Вещи Сережа надевал и снимал только в определенной последовательности. В заведенном порядке доставал из пенала все письменные принадлежности, аккуратно раскладывая их на столе. «Ты линейкой еще померь расстояние», — ржали в школе. Если Сережа сбивался, то все начиналось сначала. Сам же пенал Разумовский расстегивал и застегивал тоже по несколько раз, так что замки ломались на раз-два. В конце концов, воспитатели просто отказались заменять ему пенал со сломанной молнией на новый, так что Разумовский вынужден был аккуратно класть его на дно, чтобы принадлежности не выпали. Олег, как ни странно, даже был этому рад, потому что эти постоянные застегивания-расстегивания наконец-таки прекратились. Сережа не признался в этом тогда, но несмотря на испорченную вещь, как выяснилось, тоже испытывал некоторое облегчение от того, что одной зацикленностью стало меньше.

Засыпал Сережа тоже сложно. Олег погружался в сон всегда почти мгновенно: голова касается подушки — и все. У Сережи, как тот потом признался, была бессонница, которая с возрастом никуда не делась, лишь перешла в хроническую. Даже когда несколько лет спустя, уже в университете, они снимали на двоих квартиру, снотворное не очень помогало. Олег просто смирился с тем, что засыпает Сережа поздно, что-то печатая или рисуя. Успокаивающие уловки вроде чая с ромашкой Разумовский терпеть не мог, зато олеговский кофе хлебал чашку за чашкой. Засыпая, Разумовский всегда ворочался. А в детстве еще и выработал определенную последовательность действий. Олег не сразу заметил, а потом стал стараться не засыпать слишком быстро. Лежа в темноте, он прислушивался, как Сережа всегда ложился. Сначала на спину. Затем — левый бок, правый, на живот, снова на правую сторону. И так до бесконечности.

— Мне казалось, что иначе я просто не могу лежать. Сделаешь и успокоишься. А еще я не мог порой закрыть глаза. Казалось, что нужно было сперва повторить по три раза. И если вдруг действию мешал какой-то звук, я не так держал руку или в этот момент в голову лезли какие-то мысли, то нужно начать все сначала — рассказывает он, уставившись прямо перед собой. — Знаешь, иногда лежишь такой, уже жутко хочется спать, злишься на самого себя, и то глаза не можешь закрыть, то просто повернуться. Раздражало ужасно.

Сережа не мог нормально спать. Не мог нормально дойти до школы и обратно — Олег уже без удивления отмечал, что Сережа шел всегда строго намеченным маршрутом, иногда намеренно наступая на определенную по счету плитку на тротуаре или в точности на поребрик. Если же выходило так, что из-за луж или прохожих наступить в цель не получалось, то он старался пройти максимально близко или хотя бы задеть ногой. Сережа не мог нормально открыть дверь школы — тронуть ее по три раза было просто обязательно. Поэтому Олег начал сам открывать дверь перед ним. Сережа это явно заметил, но оставил без комментариев. Главное, время и нервы удалось немного сэкономить. Эта маленькая деталь стала первым шажком. Раз Сережа не стал этому сопротивляться, как, например, было с его личными вещами, то стоило воспользоваться лазейкой.

Наблюдая за действиями Сережи, Олег смог уловить в его поведении местами странную логику: если вещь не принадлежала Сереже, то после прикосновения никакой реакции не следовало, если же да — то в лучшем случае, он просто протирал ее рукой, в худшем — мог устроить скандал, как было несколько раз с одноклассниками. Несмотря на постоянные подколы, то ли в силу характера, то ли в силу того, что Сережа понимал, что рядом есть тот, кто его защитит, он начал все чаще возмущаться и давать отпор, причем делал это достаточно эмоционально или язвительно, чтоб желание лезть к нему у окружающих поубавилось.