Необъяснимая тоска накатила на меня от воспоминаний, связанных с Агнесой: общие жертвоприношения, обряды и то, как она мне все уши прожужжала о ненависти к родителям. Зародившиеся подозрения на её счёт не дают мне покоя. Вот уж будет мне урок, когда выяснится, что она тут ни при чём. Но если это и вправду была она... Я смотрела на Миклоса и еле сдерживалась, чтобы не схватить его за шиворот и вытрясти из него всё, что он знает. Кентавры, ясный перец, запретили ему делиться знаниями, и это выводило меня из себя, — но я решила не давить на мальчишку и сменила тактику:

— А как ты ладишь с Исидором? Он тебя больше...

— Нет, — поспешно отозвался он. — Я предупредил его, что если он снова вздумает пороть меня, я выманю его в лес и кентавры пустят его на колбасу.

Чистосердечное признание изрядно меня позабавило, и, наблюдая за тем, как Миклос доедает порцию голубиного пирога, я представляла себе, как кентавры сражаются между собой за право измельчить Исидора. «А потом всю ночь будут беспробудно пить, орать песни и время от времени порываться спалить медье», — подбросил голос разума. Животные, что с них возьмёшь...

— Миклос, а почему ты всегда гуляешь на луговине. Там же Свиное Сердце... Разве оно тебя не пугает?

Мальчик оживился, будто речь шла о его королевстве.

— Почему оно должно меня пугать?

— Ну как же... вот я когда подхожу к нему, чувствую, словно сам воздух хочет наброситься на меня. Я часто вижу тебя из окна, как ты там с малышнёй возишься...

— Свиное сердце — это своего рода источник магии. Просто он тебя отвергает, — мальчик невинно захлопал длинными чёрными ресницами.

— Как это? Как это отвергает? С какой стати источнику меня отвергать?

— Графиня сбрасывала в тот желоб сердца своих жертв. Поэтому луговина отвергает всех Баториев. Мне кентавры всё рассказали...

Миклос правильно истолковал мой разинутый рот, — я была потрясена, — и не спеша приступил ко второй порции голубятины.

Примечательно, что в Дурмстранге профессор Картахара, преподаватель истории магии, рассказывал нам иное. Он красочно описывал, как в ночь на первое ноября целая деревня приносила двух-трёх магглов в жертву. В ту ночь Графиня была лишь одной из многих. Похоже, со временем история подверглась существенному искажению.

— Ты же знаешь, что я не из Баториев, Миклос, — промолвила я, не вдаваясь в длинную историю.

Положив порцию голубиного пирога в мою тарелку, мальчик придвинул её ко мне, совсем как взрослый. И сразу же на меня обрушился новый «ком» откровения:

— Не меньше виноваты и семьи, которые с ними породнились.

— Тогда... как мне искупить вину? Ну, чтобы я смогла подойти к Свиному Сердцу?..

— Никак. Грядёт расплата... Не смотри ты так на меня, Приска... Это кентавры вещают, я же тебе зла не желаю.

Я оторопела. Мысли вихрем метались в моей голове.

— Ты что-то замалчиваешь, Миклос?! Кентавры что-нибудь говорили обо мне? А о Тёмном Лорде? Заколебалась я тут торчать в неведении! Кончай увиливай и расскажи мне всё! Прошу тебя!

— Ну, они говорят... Ньирбатор проглотил столько душ... всем и так известно... бездну, мол, не утолить, хищника не укротить... говорят, замок притягивает себе подобных, — мальчик бессвязно бубнил, и мне стоило немалых усилий, чтобы понять, кто что говорит. Голос Волдеморта, назвавшего мой дом бездной, как ножом резанул моё сознание, точно пирог с треклятой курятиной.

— Чернокнижник думает, что заметает за собой все следы, — понизив голос до шепота, говорил мальчик. — Но это только для человеческого взора, а кентавры по звёздам наблюдают за каждым его движением.

Я ничего не ответила, а положила ему третью порцию пирога, чтобы он продолжал есть и больше не пугал меня откровениями. Зачем я только спросила... Сама уже была не рада добытой информации.

— Я скажу тебе ещё кое-что, — Миклос вдруг придвинулся ко мне поближе и заговорил, вперив взгляд в свои башмаки. Я лишь кивнула, готовясь узнать, что не доживу до лета. — Кентавры говорят, что после больницы ты изменилась, твоё созвездие потеряло чёткие очертания. А позавчера, когда я пришёл с ночёвкой, они поведали мне, что на тебе Метка.

— Какая к черту Метка?

— Я не уверен. Что-то вроде этого они раньше говорили о Каркарове. Но у него я видел... — Мальчик осекся, а затем взял мою левую руку и закатил рукав, — а у тебя нет.

Мое терпение лопалось.

— О чём ты говоришь? Я не понимаю, что ты высматриваешь...

— Тебе ли не знать?

Я уставилась на него и нахмурилась. Миклос тяжело вздохнул.

— Чёрную метку выколдовывают не только в небе, её наносят на тело. На левое предплечье, как татуировку. Так делают всем Пожирателям.

— Тёмный Лорд клеймит своих слуг как скот? Ты в своём уме, Миклос?! Ха-ха-ха!

— Не смейся! Кентавры видели её у тебя! — Миклос засунул руки в карманы и надулся.

— Но у меня её нет!

— Значит, будет!

— Ещё чего! — вспылила я, а потом вспомнила о Каркарове в доме Бартока. Мне стало дурно.

В гостиной повисло тягостное молчание. Я видела, что Миклос был расстроен, и что ему действительно было нелегко втолковывать мне туманные речи лесных женоненавистнических вонючек.

— Пожалуйста, не сердись на меня, — мягко обратилась я к нему, браня себя за несдержанность. После безропотной сдержанности с Лордом очень тяжело общаться с другими на равных. — Есть ли что-нибудь ещё, о чем бы ты хотел мне сообщить?

Миклоса долго просить не пришлось. Пугающий взрослый блеск мерцал в его детских глазах, когда он говорил мне следующее:

— Им было тяжело наблюдать за тобой с тех пор, как созвездие поблекло, но теперь они уже и не желают.

— Не желают?.. Как это? — Я ощутила, как что-то внутри меня оборвалось.

— Они сказали... — начал Миклос, но вдруг замялся. Съёжившись под мой моим требовательным взглядом, он продолжил: — Сказали, что ты пошла против всего живого, и что это связано с чернокнижником. Я мало что смыслю в этом. Словом, кентавры отвернулись от тебя. Извини, что говорю тебе такое. Но ты э-э... ты не переживай, ладно?

Я кивнула, внутренне закипая.

Когда мой взгляд упал на поленья в камине, одно из них затрещало и пыхнуло жаром, наполнив комнату тяжелым запахом сосновой смолы. На пол посыпался каскад искp, которые шипели, соприкасаясь с холодным камнем.

Детская непосредственность Миклоса всегда действовала на меня успокаивающе, несмотря на то, что речи его почти всегда были пугающими. Но то, что я услышала в этот раз, убило меня наповал. Да уж, а я только-только решила, что никогда не буду злиться на говорящих шкап. Можно подумать, я просила за мной наблюдать. Можно подумать, я что-нибудь потеряю, если они не станут. Но зная, что я в такой опасности, они тем более должны были бы присматривать за мной... У меня на душе неприятно заскребло. Безмозглые животные, их всех надо притащить на луговину. А что за вздор они лепечут о женщинах! У меня было такое чувство, точно я проглотила горячий уголь, внутри всё горело. Вот бы вонзить в лошадиную шею кинжал, достать ещё трепещущее сердце... бросить его на каменный валун посреди луговины... А потом с умиротворением наблюдать, как падальщики бьются над останками. Я представила себе это так ярко, что мне на руке померещилась тёплая струйка крови.

Отец ненавидел кентавров. В силу своей работы он много путешествовал, и с кентаврами у него было несколько памятных инцидентов. Даже после перемирия они заграждали ему пути и всячески пакостили, например, намеренно поджигали терновники, когда наступала ожидаемая пора для тесания терновых палочек и насылали болезнетворные проклятия на деревья. В итоге у отца оказались два пленённых кентавра, которых он приволок домой, не зная, что с ними делать, ведь они были полудикие и угрожали ему. Отец понял, что отпускать их нельзя. В итоге они стали ему чем-то вроде упырей. Но он не применял волшебную палочку, считая кентавров недостойными её применения; он брал жердину потолще и хлестал их по чему попало. Эти существа злопамятны. Они жаждут своей Немезиды. Лучше б они подобру-поздорову покинули эти леса. А отцу всё же следовало поступить иначе: содрать шкуру с лошадей и вывесить в лесу как знамя. Тогда они бы усекли, что в Ньирбаторе никто не...