— Этим оборотням грош цена, — брезгливо поморщился Шиндер. — Им бы каждый день коленные сухожилия перекусывать. Но Тёмный Лорд дал им шанс на лучшую жизнь, возможность проявить себя с другой стороны. А мы... после всего, что мы пережили... после Ангреногена мы уже не позволим себе снова быть скотом, — подытожил Шиндер.

«Значит, станем мясниками, — мелькнуло у меня в голове. — Затянем в амбар всех неугодных, как Финнигана, повесим и сбросим в реку...» Я отогнала эти роковые мысли, сохраняя внимательную ученическую мину.

— Деточка, ты когда-нибудь была в доме грязнокровки? — ни с того ни с сего спросил Шиндер. В ответ на мой смех в сочетании с мотанием головы, он продолжил: — Представляешь, у них дома даже литературы нет! Только книжки со счетами по строительным работам и материалам. У меня в голове не укладывается!

«Наглое вранье», — подумалось, но я не смогла сдержаться и рассмеялась такой неуклюжей клеветой.

— Присцилла, деточка, ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь в том, в чём я силен помочь, — говорил Шиндер, окидывая меня покровительственно-снисходительным взглядом. — А во всём остальном тебе не на что рассчитывать, кроме собственной смекалки. Возьмись за дело, добейся того, чтобы Лорд твои заслуги оценил по достоинству. У тебя теперь ведь тоже есть поручение от него, верно? Да-да, я наслышан. Так что радуйся, ничего не бойся. Будь паинькой, послужи ему и дыши на полную грудь.

— Конечно, это почетная обязанность, — ответила я, уже двинувшись обратно в холл, чтобы пробраться к выходу. Шиндер зачем-то двинулся за мной, а Каркаров последовал за ним. В холле царила оживлённая суета.

«Прежде чем дышать на полную грудь, — я думала, ловя на себе взгляды праздношатающихся Пожирателей, — мне нужно научиться спокойно засыпать». В моей голове мелькало умозаключение Крауча, недавно напечатанное в «Пророке»:

«Тот-Кого-Нельзя-Называть знает подлинную анатомию страха — точные линии и пропорции, которые связуются с дремлющими инстинктами. Его жертвы совершенно путаются в уме, пытаяcь cooбразить, как cooтносятся coн и явь во всех их мучениях. Он натаскал своих Пожирателей и начинал их учебу не иначе как с Круциатуса, чтобы ломать кости и выворачивать суставы всему человечеству. Никто в истории магической Британии ещё не был повинен в таком количестве исчезновений и смертей. Эти злодеи не успевают полировать свои клинки, заржавелые от невинной крови. Пожиратели — не человеки, помните об этом...»

Пока я пробиралась к выходу, мысленно проклиная Крауча за его устрашающие речи, комнату внезапно окутала замогильная тишина. Всё умолкло. Всё утихло. Ничто не шуршало, не звякало, не скрипело. Имперский канделябр с хрустальными подвесками потускнел. Знать на портретах в золочёных рамках отошла вглубь пейзажа. Холод, исходивший невесть откуда, был резок, как последний отсвет перед тем, как стемнеет.

Из комнаты в дальнем конце холла вышел Лорд Волдеморт.

Он был в сопровождении Снейпа и троицы Лестрейндж. Снейп смотрел себе под ноги, как обычно, с выражением исступлённой грусти. Сальные чёрные волосы и масляные чёрные глаза. Вид у него был такой, будто его в детстве уронили, и это предопределило его судьбу. Беллатриса Лестрейндж стояла позади Лорда, не сводя с него глаз, прямо-таки впившись жгучими глазами в его шею. В сказках, которые мне читали в детстве, вампиры всегда так пялились. Их жертвы воображали себе, что их собираются расцеловать, и не было на свете горя, сравнимого с тем, когда они осознавали, что их кусают и осушают залпом. На лице Беллатрисы было выражение безоблачного счастья. Кажется, Лорд находится в полнейшем неведении относительно её чувств. Братья Лестрейндж держались как-то слишком оживленно с налётом аффектации. «Не они ли сразились с Пруэттами?»

При виде Волдеморта я попятилась, и, оказавшись за спиной долговязого Каркарова и Шиндера, который вдвое ниже него, попыталась слиться со стеной. Некоторые Пожиратели опускали головы и отходили, почти прижимаясь к стене, бормоча «милорд, милорд», В общем, все Пожиратели пятились и кланялись, а он, как будто никого не замечая, двигался в центр холла.

Обратившись к нескольким Пожирателям, Лорд давал им что-то вроде распоряжений; в своем углу я ничего не расслышала. Его руки были в перчатках. «Почему я дрожу? Они ведь не железные», — я мысленно старалась взять в руки бразды уравновешенности.

Стоило мне поймать на себе взгляд Беллатрисы, как мне почудилась вонь целебных снадобий и запах свернувшейся крови. Она тотчас осклабилась, и в её глазах читалось: «сейчас выдеру тебе твои гляделки!», но было ясно, что предпринимать она ничего не будет. Из-за близости к Лорду ведьма лоснилась от самодовольства. Похоже, у неё намечены грандиозные планы, и ей нет больше дела до такой оборванки, как я. Как-никак, она в бою со Снейпом отвоевала свое право быть правой рукой Лорда. Забудь я на миг об ожоге и фантомной боли, я бы сказала «молодец».

В следующий миг меня настигла напасть и, надо полагать, честь. Я встретилась взглядом с Лордом Волдемортом. Его глаза изучающе скользнули по мне, застыв на кармане моего манто, из которого торчал уголок потрепанной книжицы. Восковая личина сохраняла жуткую непроницаемость. У меня как бы рассудок пpoяснился, и я увидела перспективу бecконечной, как гopная гpяда, бoли.

Я замерла, оцепенев от страха, неподвижная и онемевшая, как Пожиратели и картины вокруг меня.

— Ну-ну... — протянул он, не отводя взгляда от моего кармана, словно ожидая, что я с минуты на минуту паду на колени с признанием своей некомпетентности.

Вновь осмелившись заглянуть в его глаза, я увидела, что он действительно ждал объяснений.

— Для задания, милорд, — раболепно обронила я.

— Зайдёшь ко мне в семь, — выдержав паузу, произнёс Волдеморт с видом властелина, даpoвавшего лишь условнoe помилoвание. Его голос был пронзительно холоден, как ветры высокогорья. Заметив мой растерянный взгляд, он продолжил: — Четвёртый этаж, четвёртая комната слева, — процедил он, словно я должна была это знать.

Затем он развернулся и пошагал прочь. За ним последовала троица Лестрейндж. Я провожала взглядом его удаляющийся силуэт, и едва не обомлела, осознав, где он решил обосноваться.

Волдеморт выбрал комнату, где висит единственный портрет в замке, который молчит. На нём изображена шестнадцатилетняя Эржебета Батори с квадратным кубком в руке. Её глаза отмечены печатью скорби по уходящей юности и красоте. Странная грусть охватывает каждого, кто долго всматривается в этот портрет, ведь начинает казаться, будто Графиня посвящает его в тайну, что здесь пришёл конец детству и отрочеству — не только её, но и каждого, кто войдет в Ньирбатор.

Эржебета изображена в чёрном бархатном платье в пол, полностью закрывающем руки и шею, с россыпью рубинов на плечах. По настоянию госпожи Катарины мое будничное платье было сшито по этому образцу. Госпожа говорит, что это ради замка, ведь духи рода охраняют его и ничего не требуют взамен, кроме почтения, которое также выражается в достойном внешнем облике. Но в ту комнату мы стараемся не заходить. Молчаливый портрет — это не благость, как может показаться на первый взгляд, а угроза. О содержимом её кубка мы даже не подозреваем. Духи рода охраняют замок и нас вместе с ним, но не стоит забывать, что это благодаря крови, а не какой-то эфемерной силе любви. Кровь, в свою очередь, таит в себе много непредсказуемого.

Должно быть, мысль о том, что Эржебета никогда не состарилась, будоражит Волдеморта до умопомрачения. Но она-то не убегала от смерти. Только от тлена. На ободке кубка значится надпись «pulchritudo victoria», то есть «красота — победа».

А он наметился победить смерть.

Но почему я так его испугалась? Можно подумать, я уверена в непоколебимости земли под своими ногами. Волдеморт может вколотить меня в гроб в любую минуту, а во гробу мне уже не найти никаких положительных сторон. Ответ, наверное, заключается во всеобщем страхе перед ним, в сплетнях, которые мне довелось слышать о нем, в самом его образе жизни, покрытом неприкасаемой тайной. Ко всему этому примешиваются зверские методы, которыми он поддерживает свой террор.