Я помню, как мы обе встали в дуэльную позицию, и даже поклонились. Даже примерно не могу определить, сколько продлилась дуэль. Помню, что с испуга сразу взялась применять режущие заклинания, которые оттачивала на упырях, и то с огромным пристрастием, не заботясь о том, какое бешенство пробужу в противницы.

Лучи из её палочки вырывались со шквалистым свистом и мчали ко мне, как адские гончие. Дымчатый туман стелился и распадался на клочки. Сердитые гребни тёмной магии разрезали пространство амфитеатра, и воздух будто трещал по швам.

Когда не удавалось распознать безгласные заклятия, я поднимала свои самые плотные щиты. Её заклятия не унимались, они окружали мой щит, ища лазейку. Веревки заклятий, рвущиеся из наших палочек, мерцали копьями в морозном воздухе, и было несколько мгновений, когда я не сомневалась, что мне под силу сокрушить бешеную ведьму.

Не помню, когда я впервые ощутила, как моя мантия пропитывается кровью. Я видела капли своей крови на снегу, и вспомнила о чернике. Звучавшие вдалеке голоса болью отдавались у меня в голове. Постепенно звуки становились все резче. Одно из заклинаний с силой пронзило мой левый висок. Я помню, что никак не могла разлепить отяжелевшие веки. Когда водоворот мерцающих остроконечников достиг моей груди, меня впервые охватило желание сдаться. Мой крик, отозвавшийся эхом между колоннами амфитеатра, сменился жутким кудахтающим смехом Беллатрисы.

Страшная агония, которой мне прежде не доводилось испытывать, вытянула на поверхность моей памяти самые болезненные воспоминания — ноябрь 1956-го — год спустя после падения Ангреногена. Обвалившееся ветхое здание Министерства Магии, оскверненная пещера короля Иштвана, Аквинкум в облаке пыли, испепелённые дома, где всё вопило об упадке... Железные Перчатки у нас дома. Беготня по дубовой лестнице. Я пряталась в каморке под самой кровлей. Авада Кедавра. Отец. Мать. «Я позабочусь о тебе», — пообещала госпожа Катарина, прижимая к своей груди мои заплаканные щёки и грязные волосы. «Катарина Батори, как же я её боюсь», — думалось мне тогда.

Почему Беллатриса не добила меня Авадой? Вероятнее всего, она медлила, желая извлечь из моего поражения как можно больше удовольствия.

Помню, как мое плечо поразил сильнейший ожог, я отшатнулась назад, а моя палочка будто обрела свою собственную жизнь и начала забрасывать противницу взрывающими заклинаниями, на которые у меня ещё хватало пороху. На несколько минут его хватило. Визги и витиеватые взмахи палочкой смешались в дикую вереницу. Было ощущение тошнотворного провала в трясинную темноту.

Когда ужас при мысли о поражении парализовал меня, я услышала произнесённое со стороны заклинание — и вскоре увидела, как меня окутывал белесый дым. Он обволакивал меня, ограждая от взбешённой ведьмы. Она бы убила меня. У неё ведь такое незыблемое понятие о чести: за нанесенную обиду в лице быка Стюарта полагается смерть — без промедления и пощады. В общем, позиция правильная, госпожа Катарина сочла бы её достойной.

Любопытно, знает ли госпожа, что это была месть за месть? Знает ли она о быке?

Надеюсь, лохматой ведьме хватило достоинства не растрезвонить о том, как бык чуть не забодал её. Вернее, как она чуть не позволила быку забодать её. Это ведь такой позор. Я надеюсь, что не растрезвонила.

Я извлекла урок из случившегося — меня угораздило связаться не с той ведьмой. Её уровень значительно выше, как ни прискорбно мне это признавать. Стало быть, её действительно учил Тёмный Лорд... Она прорвала антитрансгрессионный барьер! Как мерзавке это удалось?

Дуэльные навыки, приобретенные мною в Дурмстранге, ничтожны по сравнению с её тактикой. Беллатриса расчетлива и коварна. Есть у нас такое выражение: «Бык, который раз и навсегда решил считать любой цвет красным». Это могло стать её эпитафией... К сожалению, жизнь с бесхарактерным магглом сказалась на Стюарте — бодаться он не научился. На фоне этой дуэли наши с Варегом поединки кажутся невинным ребячеством. Да и без напутствий Барона я бы не решилась натравливать быка на ведьму из благородного рода.

Попадись я ей на глаза, доживу ли я до следующего Дня Тиборка? Если хорошенько поразмыслить, то мне следует забаррикадироваться в Ньирбаторе до скончания времён и надеяться, что родовые чары спасут меня от дальнейшей расправы.

Я — позор Дурмстранга... Да упадёт кирпич на голову Шиндера! Разрази его гром за то, что пожалел меня! Грош цена такой жизни. Лучше боль, чем жалость.

Но смерть хуже.

Дорогой дневник, как ты меня только выносишь?

Комментарий к Глава Четырнадцатая. Живи *Толкин. «Ты и Я, и Домик Утраченной Игры»

====== Глава Пятнадцатая. Роза Ветров ======

Что такое человек?

Есть мненье, будто люди — это корни

Цветов, растущих где-то в небесах.

Увы, ошибка! Человек — растенье,

Чьи корни скрыты глубоко в аду!

Шандор Петёфи

Четверг, 31 января 1964 года

Неохотно приоткрыв глаза, я снова увидела знакомую палату и вспомнила, что я не в Ньирбаторе. Я в больнице имени чародея Лайелла, на пятом этаже, где лечат недуги от заклятий. Тебе известно, дорогой мой дневник, что все мои проблемы начались с тех пор, как в медье заявились эти треклятые Пожиратели Смерти. И теперь я в больнице. Лежу и вижу кошмары. В водовороте сменяющих друг друга сновидений я запомнила самый зловещий, и не могу уйти от него, как ни стараюсь.

Мне приснилось, что я стою у западного окна в Ньирбаторе, и мне на плечо взгромоздилась огромная чайка. Глубоко вцепившись когтями в мою плоть, она жадно терзала её клювом и глотала кусками. Белое оперение было забрызгано кровью. Оторвавшись от меня, она подняла окровавленную голову и в опьянении смотрела на раскинувшиеся у подножия замка бурые крышы домов. В какой-то миг мне на руки упал кусок алой массы из её клюва. Я пробовала сбросить его, но получилось лишь со второго раза. Кусок полетел вниз и шлёпнулся у ног тёмного силуэта незнакомца, — а тот даже не обратил внимания.

Пятница, 1 февраля

Проспав полдня, я проснулась в полумраке от уханья совы, которое раздавалось неподалеку: я впервые за две недели увидела свою Доди. Она сидела на криворослых ветках, которые будто живые извивались на фоне первых вечерних звезд. В один миг Доди расправила свои крылья так, что я могла видеть их внутреннюю ослепительно-белую сторону. Наклонившись вперёд, она всматривалась сквозь тусклый свет палаты. Звала меня домой.

Сон о Ньирбаторе и чайке отозвался новой болью в сердце. Вдали от своего источника я стала, как тот цветок, у которого лепестки облетели и остался только сиротливо торчащий стебелёк. «С неукротимой волей Ньирбатор охраняет свои тайны, готовясь встретить лицом к лицу того, кто разгадает в нём заключительную тайну своей жизни», — это я однажды прочитала на обратной стороне одного из люков. Я принимаю данное изречение на свой счёт, и знаю, что замок избрал меня своей будущей госпожой, ведь я исследую его бескорыстно, ради него самого.

Oчутившись наконец в ванной комнате, я почувствовала ceбя лучше, однако, взглянув на себя в зеркало, пришла в ужаc. Я была весьма бледной, даже иссиня-лилово-бледной. Я принялась энергично тepeть губкой щёки, не pазрешая ceбе думать о мерзком клейме от ожога на плече. Румянец! Ещё... И ещё немного! В итоге я выглядела почти такой же как всегда. Но пока я cтояла у зepкала, румянец снова исчез. Мои силы иссякли.

Возвратившись в палату, я обнаружила на тумбочке возле койки книгу в обёрточной бумаге, а над ней возвышался хрустальный рог с семью красными розами. Видимо, целительница впустила сову, когда та принесла почту. Я хотела взглянуть, что за книга, но была слишком измождена для проявления любознательности. Как раз пришла целительница, чтобы поить меня очередной порцией снадобья.

После этого мне ничего уже не хотелось.

Суббота, 2 февраля

Дорогой мой дневник, я должна это записать. Сегодня мои руки наконец-то дотянулись до книги. Это оказался — трепещи вместе со мной! — труд Гарма Годелота «Mors Victoria» в запрещённом старовенгерском переводе Марселлиуса. В книге была записка: