Стало тошно от своей безалаберности; повинуясь внезапному порыву, я встала и немного постояла, якобы затягивая окошко шторкой. Пружинисто крутанулась на пятках и бросилась к дверце.

Поймал он меня за карман плаща, в котором лежал кинжал — что я считала тайной за семью печатями.

Возился со мной недолго.

Тотчас затащил к себе на колени. Бесцеремонно, с надсадным маниакальным вздохом.

— Вы даже имя своё мне на назвали... — буркнула я, придерживая полуразорванный карман.

— Заткнись, — отрезал он.

Я открыла рот, но не успела издать ни звука. Лорд прожёг меня яростным взглядом:

— Если ты опять возразишь мне, я разнecу в щeпки твой чемодан.

— Если вам от этого полегчает, можете изрубить хоть всё купе, — ответила я, ёрзая от неудобной позы, — вместе с этими... этими замечательными пледами.

— Поаккуратнее... — прошипел Лорд.

Щелчок пальцами — оба светильники на стенках погасли. Нас объяла кромешная тьма. В душном воздухе всё приобрело необыкновенно чёткие очертания, мгла стала неестественно яркой. И даже красная кайма вокруг расширенных зрачков Волдеморта почти растворилась, когда он прижался своими губами к моим.

Горячий язык ворвался ловко и внушительно. Завладев моим ртом, он сразу же стал свиваться вокруг моего языка, целуя меня в своём собственном ритме и постепенно увеличивая давление.

— Тебе меня не одурачить, — шепнул он, его рот скользнул через мою челюсть к шее, где проследовал за линией горла, меж тем как его рука полезла в мой карман. Вынув кинжал, он положил его на койку возле себя. Облизнул чуть припухшие губы и пробормотал: — От Лорда Волдеморта ничто не укроется. Лорд Волдеморт всё знает.

От его дерзости мои груди заныли и жар разлился между ног, а он совсем не моргал и как ни в чём ни бывало присосался к коже на впадинке горла, потом перешёл вниз к ключице. Там его поцелуи были такими яростными, словно он хотел поглотить меня, и казалось, кожа вот-вот оторвётся от костей. Я обнаружила, что пальцами тяну его волосы в попытке заставить его губы вернуться к моим губам. Но он совсем не отвечал, а делал лишь то, что сам хотел. Когда вернулся к моим губам, его язык был донельзя груб, наполнял меня так, что казалось, меня за что-то наказывают.

Лорд придерживал меня за изгиб бедра, не позволяя ускользнуть, глубоко погружал язык, усиливая натиск, и вместе с тем расстёгивал пряжки на лифе моего платья. Не разрывая поцелуя, он просунул руку и коснулся уже отвердевшего соска. Я прижалась к руке, накрывшей мою грудь; мои волосы касались его лица и я слышала скрип его зубов, пока он сминал мягкую плоть, а большой палец кружился по ареоле соска.

— Моя обмякшая душенька... — вполголоса приговаривал он, скользя носом по моей шее. Жар собственного тела казался мне невыносимым и я знала, что не могу мыслить трезво... — Знаешь, что такое Тирана? — горячее дыхание обожгло мою щеку. Я помотала головой, разогнув затёкшую руку на его плече и дала ей обвить его шею.

— Не шевелись. — Голос Лорда был прерывистым. Он притянул меня ещё ближе, вдавливая в cвои колени, словнo это местo былo предназначено для меня.

— Не шевелиться?.. Почему?

— Слушай... слушай... — Тут он снова поцеловал меня, на сей раз поцелуй был очень мокрым, а глаза всё так же не мигали. — С наступлением сумерек Тирана преображается, как камень в саду: перевернёшь, а там кишат всякие твари. Убийцы. Насильники. Целые толпы насильников... — Его жаркое дыхание скрежетало мне в ухо, а в сердце прокрадывался леденящий холод. — Тебе повезет, душенька, если тебя пpocто пырнут ножом... А если cбежишь, я тебя выcлежу и буду чертовски зол, когда найду. He вынуждай меня заcтавлять тeбя пожалеть oб этoм.

Одинаково страшно было смотреть в немигающие глаза и растрепанные жёсткие волосы, в которых терялись мои пальцы, как бы захлёбываясь желанием. Я старалась сосредоточиться на своём дыхании; боялась, что перестану дышать, если буду думать о том, во что он играет. Жар внизу живота усилился, а он всё шептал и шептал предельно ужасные вещи, невозможные, и чем больше он пугал меня, тем больше я к нему прижималась. Подхватив меня под грудь, Лорд сменил позу, развернул меня спиной к себе. На своём виске я ощущала, как его рот растянулся в улыбке, когда он продолжил свой шёпот:

— Мягкая душенька... Мягкая кожа, мягкие волосы. И внутри, могу представить, какая мягкая... А там одни насильники, никого, кроме насильников. Боишься? Бойся... А как я вытаскивал её желудок... Красиво вытаскивал? Скажи, что тебе понравилось... У тебя здоровые лёгкие, Приска. Ты даже сможешь выть...

Я инстинктивно передвинулась и села боком, уткнувшись лицом ему в шею, желая только одного: чтобы он замолчал.

— Какая же ты лентяйка, какая пугливая... Я тебя насквозь вижу, не то что остальные... Милая бездарность, моя никчёмная сиротка...

Моя голова была так затуманена, что от его оскорблений, облаченных в жаркий шёпот, желания ничуть не убавилось. Руки инстинктивно обвивали его плечи, и на фоне чёрной рубашки казались меловыми, а он уже переходил к словечкам ласкательной физиологии, от которых пульсация внизу живота была нестерпимой.

— Ты, я смотрю, приумолкла... Я говорю, а ты слушаешь, мне это нравится, — сладострастно шептал Лорд. — Хочешь знать моё имя? Я — Повелитель...

Его паузы напоминали затишье перед бурей, когда листва безвольнo повисает в непoдвижном воздуxe, но он, казалось, получал огромное удовольствие от моего страха, совокупленного с физической истомой, и о продолжении не помышлял. Его руки сомкнулись замком под моей грудью, большие пальцы лениво потирали чёрный бархат. У кого бы спросить, сколько мы так просидели, близкие, как никогда раньше?.. Спи, Берта, спи.

Меня клонило ко сну, хотелось лечь и заснуть. Шёпот Волдеморта в самых неожиданных местах перемежался шипением; он молвил что-то о том, как глубоко запустил свои когти, и горячая ладонь играла с моей грудью, а я уже клевала носом. Поезд приноровился к быстрому бегу и шёл плавнее. Почти как моё дыхание.

Вторник, 31 мая

Открыв глаза, я не сразу осознала, где нахожусь. Я лежала, прижатая спиной к стенке, уткнувшись носом в чью-то лопатку. Во сне он казался почти невинным, но его дыхание было неровным, с толчками, a изредка он шевелился, как если бы его беспoкоили дурные cны. Голова лежала на подушке, а обе ладони были чинно спрятаны под ней. Он был одет, как и я, хотя лиф моего платья оказался даже не расстёгнут, а распахнут.

Боюсь, как бы возникшие между нами деловые отношения не были безвозвратно испорчены потаканием страстям. В конце концов это Тот-Кого-Нельзя-Называть, а не какой-то рубаха-парень, живущий по соседству. Тот-Кто-Завёл-Меня и оставил тлеть, как незагашенный костёр. Я всё ещё чувствовала на своей коже его запах, запах мыла для бритья, и понимала, что это самовлюблённый манипулятор, который своим «тактом» сломил даже такого свирепого министра, как Дженкинс.

Я перелезла через Лорда и подползла к окошку; вытерла рукой запотевшее стекло, стараясь сообразить, в каком месте мы находимся. Глухая ночь успела уступить место предрассветной мгле.

Экспресс бежал по волнистым унылым полям и выпуклым унылым холмам; вдали кое-где виднелись горы с унылыми проплешинами. Пейзажи, как и в целом природа, не вызывают у меня восторга. Я люблю камень и металл. Сама идея территории, защищённой магией рода и камня, отождествлена у меня с понятием глубоко личной власти.

Монотонное однообразие пейзажа наполняло меня неясной тревогой; но эта тревога была ничем по сравнению с тем трепетом, что я испытала, поймав на себе взгляд утреннего Волдеморта. Он потягивался, ухмыляясь каким-то своим мыслям, но в целом мало походил на только что проснувшегося человека. В его движениях была такая выдержанность, будто он и вовсе не засыпал. «Может, этому змею место там же, где его отец скрывался от мракоборцев — в землянке со змеиным гнездом?» Тут в уме всплыла попугаистая расцветка. А как я вытаскивал её желудок... Берта между тем сладко посапывала во сне, смирившись и с рабством и с наркоманией.