«Я и помыслить не могла, что алхимия ограничивается изготовлением алмазов», — едва не вырвалось, но я вовремя встрепенулась. Варег выглядел пышущим здоровьем. Похоже, я переоценила нашу потребность друг в друге, если думала, что он в скором времени ссохнется от любви и мне тоже придётся умереть из чувства вины.

Он рассказал мне об алхимике-князе, некогда разоренным при Гриндельвальде, который стал cкупать камни для украшений и аpтефактов, и превратил первый этаж cвоегo дома в Венe в сакральнoe местo, ставшee центpoм притяжения для алхимиков со всей Европы.

После восторженного рассказа наступила короткая, но глубокая пауза: Варег понял, что его успехи не находят во мне отклика — а я не могла с ним притворятся, — и лаконично заключил, что будет поставлять алмазы в Вену, и на их исподе будет тиснение монограммы Гонтарёк...

Я представила себе алмазы в кольцах, запонках и заколках, заколдованных проклятой волшбой, которые дарят кому-то на день рождения... и мне было жаль, что я не могу разделить с Варегом радости от его успехов. Мы с ним столько всего пережили вместе, но эти воспоминания кажутся такими далекими, будто их можно вызвать в памяти только путём нажатия на верхнее веко. «Достижения Волдеморта кровью и потом — вот настоящие успехи», — промелькнула мысль. Хотелось поскорее скрыться от Варега, чтобы чего-то случаем не пробудить и не разбередить. На его расспросы я отвечала односложно, и он смотрел на меня без всякого выражения, и моё сердце не сжималось.

Я выдохнула с облегчением от того, что он не требовал костра, не набросился с обвинениями в смерти Тины, не журил меня и не качал головой, короче говоря, не был собою. Может быть, вскоре он очнётся от своего радостного мандража и снова будет тем прежним Варегом, но... мне не до этого.

На прозвучавшие мне вслед слова «был рад с тобой повидаться» я улыбнулась через плечо, отгоняя мысли о детской любви-ненависти, неразрывной помолвке, поединках и жарких ласках, канувших в Пешту.

В сквере неподалёку какая-то дама лежала навзничь; вокруг неё разрасталась толпа желающих помочь или вволю поглумиться, но большинство продолжало как ни в чем ни бывало лизать мороженое. Огромные камни на её пальцах соблазнительно подмигивали ораве подростков, среди которой я различила густые брови Миклоса и уже было устремилась туда. Нет, почудилось. Красные и фиолетовые цветы украшали фотографии министра Габора в витринах магазинов. Вычурная вывеска «Трефового короля», где Варег становился господином Гонтарёком, не вызвала во мне ни грамма чувств. Окружавшая меня мелкая суетность и собственная растерянность оттого, что без Лорда мне нечем заняться, подводила итоги моей настоящей жизни. Ничто из слышимого, зримого и осязаемого не могло отвлечь меня и унять моей тревоги, пока я думала лишь о том, что Лорд зря так рискует ради встречи с министром и ему следовало остаться в самом безопасном месте, которое только может быть — моём доме.

Вторник, 24 мая

Продолжая прибывать, Пожиратели Смерти заполняли гостиную в доме Бартока. Агнесы и Розье не было; где-то пропадали. Игорь Каркаров пошёл вздремнуть на второй этаж. Алекто Кэрроу я вскоре потеряла из виду. Эйвери не было с раннего вечера.

К тому времени когда явился Мальсибер, я уже сидела на диване с профессором Сэлвином, который назойливо справлялся о здоровье госпожи Катарины. Он обеспокоен неблагоприятной обстановкой в моём доме, хотя я ни о чём таком не говорила, но, похоже, в медье ходит грязная молва. Никаких конкретных советов я от профессора не дождалась, и не нужны они мне... «Скоро Лорд вернется, завещание — бумажка, Ньирбатор — мой, даже с неподконтрольным четвёртым этажом...» — таков был ход моих раздумий после того, как я запила комок в горле сливочным пивом, которое Мими принесла профессору.

Мими странно себя вела в отсутствие Лорда, будто наивно полагая, что снова обрела своего господина. Она заламывала руки, бормоча какие-то ругательства, явно разрываясь между желанием служить своему прежнему господину и вредить всем, кто утверждает, что она теперь служит другому.

Мальсибер явился не один. Его сопровождали Макнейр, Долохов и Яксли. Крепкий тыл, что ни говори. Надменная козлиная мина отражалась в ромбовидном окне в холле, нарочно замедляя движение, нагоняя страху.

Могу только представить, как Мальсиберу сейчас тяжело оттого, что я не вступаю с ним в открытое противостояние, а прилежно дожидаюсь возвращения Лорда. Он, похоже, предполагал во мне безрассудство вроде того, что подвигло меня на белку-и-быка, но тогда я ещё не знала Волдеморта. Стычек с Мальсибером мне удаётся избегать только в силу того, что я почти всё время провожу у Агнесы, а домой прихожу только когда Фери шлёт мне весточку совой, чтобы я не застала увальня дома. Я ненавижу Мальсибера чистейшей, безо всяких примесей, ненавистью, и ничего с собой поделать не могу, а притворяться ради госпожи Катарины нет больше смысла, — столь мало для неё значу я, моё мнение и мои чувства.

«Давайте, господин, съешьте тарталетку, пока стая саранчи всё не опустошила!» — чирикнула Мими, возникнув прямо у ног профессора Сэлвина. Он отнекивался и всё повторял «не я твой господин, не я, не я», но Мими заупрямилось, и пришлось профессору ухлопать тарталетку, потом вторую, а третью передал мне, и, чтоб не обидеть его, я жевала под лютым взглядом эльфийки.

Без надзора Волдеморта всё катится по наклонной, дисциплина никудышная, все какие-то распоясанные, и когда на мне застыл плотоядный в стиле Рэббита взгляд Мальсибера, я это ощутила с неиспытанной дотоле остротой.

Угроза. Абсолютная угроза. Гранёные кубки Пожирателей, казалось, кивали в согласии с этой угрозой.

Когда вошёл salvator vermiculus, разодетый старикашка, Мальсибер сразу же отвлёкся на него, по наитию умасливая важную шишку.

Улучив момент, я ускакала из гостиной. Мими охотно заперла за мной дверь.

Среда, 25 мая

Драган Каркаров далеко не обычный тиран, это тиран той старой закалки, которая напрашивается, чтобы её немного поубавили. Старик какой-то поистине неубиваемый. Десятки безгласных духов, видимых ему одному, пребывающих с ним постоянно, высасывают из него кровь, магию и память, а он всё ещё борется. Короче говоря, старик совершил попытку вырваться из того пограничного состояния сна и бодрствования, к которому его приговорила дочь. Куража ради Агнеса дала ему немного побушевать. Это первая причина. А вторая состоит в том, что из-за необратимой деструктивности обряда пришлось дожидаться убывающей луны — благо, всего одни сутки.

В ритуальной жаровне уже дотлевали тёртые кости ишаки, придававшие пламени в очаге голубовато-чёрный оттенок. Обряд укрощения был успешно завершён, и старик Каркаров снова имел вид существа неопределённого возраста с обeсцвеченным лицом, как застиранный нocoвой платок; на нём жужжали мясные мухи.

Мать Агнесы, кстати говоря, дважды пыталась испортить нам обряд. Я впервые увидела госпожу Каркарову живой с тех пор, как... гм, даже не помню — так давно это было. «А чтоб мне провалиться, — воскликнула Агнеса, — если я позволю Дамиану жить в одном доме с этой истеричкой!». Моей подруге и вправду незачем обременять себя такими хлопотами, и, полагаю, к тому времени, когда они с Розье поженятся, мать с отцом переедут в те пропасти, куда попадают все родители, недолюбившие своих детей.

Нотариус и адвокат уже признали Агнесу единственной наследницей, тем более, что её матери не дозволены никакие притязания, поскольку её признано недостаточно здоровой, чтобы благоразумно распоряжаться наследством. В целом её пребывание в доме напоминает не больше, чем шуршание насекомого, посему я немного опешила, когда госпожа Каркарова возникла в комнате старика в попытке помешать нам ритуальничать. Агнеса сконфундила её и приказала Бэби запереть мать в её покоях.

Мы как раз убирали инвентарь, когда в окно постучалась моя сова Доди.

«УВАЛЕНЬ В ОТЛУЧКЕ. НЕ ПРОЗЕВАЙТЕ, ГОСПОЖА ПРИСЦИЛЛА!» — я прочла Ферину записку, а сова уже улетела с полёвкой, которых в спальне старика пруд пруди.