Дело в том, что тафтеевские крестьяне, как и жители всей округи, считались местным коренным населением. А надеждинцев переселили в эти края лет двести тому назад. Кто, почему и откуда – теперь уже никто не помнил. Избы в Надеждине крыли совсем не так, как в окрестных деревнях, срезали верхние углы крыши козырьками, а у чердачного окошка прилаживали нечто напоминавшее балкончик, как будто для птиц, что вызывало насмешки туземных поселян.

Женщины в Надеждине отличались смелостью и крутым нравом. По слухам, они иногда поколачивали своих мужей, тогда как в окрестных деревнях дело обстояло ровно наоборот. Мужики в Надеждине велись тихие и смирные и во всем послушные женам, и бабы из местных жителей попрекали надеждинских баб тем, что те не по чину верховодят у себя в доме и позорят тем самым своих мужиков.

Одевались надеждинские крестьяне так же, как и местные. Но в костюме молодых девок имелось одно существенное отличие, и оно давно стало поводом к пересудам, насмешкам, а иной раз и стычкам.

И надеждинские и местные девки носили летом касталан из выбеленного льна – некое подобие короткого, чуть ниже колена, сарафана, из-под которого виден расшитый подол рубахи или юбки. Горловина касталана – прямоугольная, с прямым нагрудным разрезом – обрамлялась вышивкой или обшивалась красной лентой. Но у надеждинских девок касталан имел еще узкий красный, пришитый поясок, а спереди на пояске висел маленький, в две ладони величиной, тоже обшитый красной лентой, передничек.

Этот передничек и не давал покоя местным, туземным жителям. Им казалось, что он совершенно ни к чему и только портит касталан. Мало того, рассказывали, что княгиня Тверская, в бытность старой барыни – имелась в виду прабабушка Елизаветы Холмской – увидев надеждинских девок в касталанах с передничками, посоветовала переднички эти снять, а старая барыня ответила, что не княгиня Тверская их придумала, не ей и снимать.

Ходили слухи, что если у надеждинской девки поднять этот маленький передничек, то она, при всем своем крутом нраве, становится послушной, как овца, и дает лишить себя девства совершенно не сопротивляясь. Говорили, что одноглазый Трофим, кучер Сандакова, в молодости таким образом и лишился глаза, попробовав проверить, действительно ли это так.

Поднять передничек кучеру не удалось, а вот глаз ему надеждинская девка выбила. Надеждинские девки, все как на подбор были рослые, в хорошем теле и крепки на руку. У себя в деревне и в своих угодьях они никого не боялись и слушались только барыню, и даже на Холмского, барина пришлого, поглядывали свысока и жаловали только в угоду своей госпоже.

Не на своей территории надеждинские девки держались осмотрительно, ходили гуртом, но тоже ни перед кем не трусили, потому что, в случае надобности, могли достать любого обидчика: церковь на окрестные деревни имелась только одна и находилась в Надеждине, и построила ее их барыня – прабабушка Елизаветы Холмской – и всем местным жителям так или иначе приходилось являться в Надеждино.

Руководил постройкой церкви надеждинский плотник. Обычно саму церковь ставят четырехугольную, наверху – круглый небольшой барабан, на нем головку-луковку. Он же срубил шестиугольную основу, барабан не круглый, а четырехугольный, большой, а луковку – как обычно, сверху. Церковь получилась вместительной и пение в ней звучало особенно, звучно.

Согласно легенде, плотник, закончив работу, забросил свой топор в реку. Это конечно же выдумка. От надеждинской церкви до реки Протвы, на удивление обильной рыбой, особенно десятифунтовыми красавцами язями, почти полверсты.

Никто не стал бы задираться с надеждинскими девками в их Надеждинском лесу. Но когда они являлись за зеленками в Малый Тафтеевский лес, то, в случае чего, спуску им не давали, они тоже умели постоять за себя, дело и доходило до драки. Поэтому вместе с ними раньше ездила барыня, а теперь Катерина.

В присутствии барыни все вели себя смирно. Делить на самом деле Малый Тафтеевский лес нужды не было, выбрать в нем до настоящих заморозков или до снега зеленки не представлялось возможным.

Когда с утра Катерина вместе со старостой уехали в коляске из Надеждино, Елизавета и Софья подсели к матери. По их смущенно-решительному виду Холмская поняла, что предстоит серьезный разговор и сразу же встревожилась.

Она втайне, про себя считала дни до венчания Елизаветы и каждый вечер молилась, чтобы ничего не случилось. Скрывая испуг, мать вопросительно взглянула на дочерей.

– Маменька, – начала Елизавета, – мы решились поговорить с вами… О Катерине…

У Холмской отлегло от сердца. Она боялась какой-нибудь неожиданности, связанной с венчанием Елизаветы.

– Так это она вас нарядила ходатайствовать? – строго спросила Холмская.

Она сразу же успокоилась. Сейчас начнутся охи и ахи о страданиях двух нежно влюбленных, мечтающих о райском блаженстве и не задумывающихся о том, как прожить от лета до весны. Летом им только и нужно, что букетик скромных луговых цветов, а весной для них главное – дождаться первых подснежников да соловьев.

А как же холодной зимой, когда снег покроет землю и цветов нигде не сыскать, и соловушки не поют, так как улетели от бескормицы и суровых вьюг в теплые края? И что кушать влюбленным? Ах, маменька, перестаньте! О каких глупостях вы говорите. Если любишь, достаточно и куска хлеба с ключевой водою.

Хорошо. Положим, в ключевой воде недостатка нет. А вот где взять кусок хлеба? Его ведь нужно посеять, убрать, зерно смолоть, а потом еще и испечь. Найдет ли Аркадий Аглаев за писанием своих стихов время присмотреть за мужиками, которым положено заниматься всем этим?

– Ну что вы, маменька, – с легким укором в голосе ответила Елизавета, – мы с Софьей потому и решились говорить без Катерины, что она ослеплена любовью и не видит доводов. Надобно ей помочь. Моя судьба вот устроилась…

– Лиза, придержи язык. Дурак болтает, а черт слушает. Я ночами уснуть не могу, молюсь, чтобы, не дай Бог, что не случилось до венчания. Сплюнь три раза.

– Тьфу, тьфу, тьфу, – Елизавета послушно, торопливо сплюнула через левое плечо, за которым обычно тихонько сидит или сам черт, или его подручный, маленький озорной чертенок, но сразу же продолжила, увещевательно и рассудительно, – маменька, нам нужно устроить Катерину. А лучшей партии, чем Аглаев, ей не сыскать. Ну подумайте сами, кто? А ожидать, что вдруг кто-то появится… Не так она настроена… Ведь на самом же деле они любят друг друга.

– Любят. Знаю. А жить им на что?

– Но есть же у него деревенька… Жили же с нее Аглаевы.

– Есть. Так за ней смотреть нужно, а не вирши сочинять. Аглаевы жили, по тем временам все вдвое дешевле, что ни возьми. Старый Аглаев тоже не хозяином родился. А прожил. Потому что без всяких этих мыслей в голове. Жил себе как извека заведено. Деревенька-то их – вон как захирела. А все от большого ума Аркадия. Не умеешь хозяйствовать, так уж и не берись. А уж коли так умен, что и старших учить вздумал, уж коли хочешь жениться – наперед подумай, как семейство обеспечить. Вы, доченьки, думаете легко матери отдавать вас в неизвестность? Я вот тебя, Лиза, отдаю князю, а у самой душа не на месте. За Ратмирским впроголодь жить не станешь. Да как к нему еще приноровиться, с его-то характером. Уж, что грех – молюсь, знаю, что грех, а благодарю Бога, что забрал-то к себе старуху Ратмирскую, ей, правда, и сроки давно вышли, больше девяноста годков, по нынешним временам-то немало…. А доживи старая княгиня, с такой свекровью как бы тебе ладить…

«Ну, при старой княгине князь Ратмирский вряд ли осмелился бы сделать мне предложение», – подумала Елизавета, а вслух сказала.