«Что он делал возле тюрьмы?»

Элизабет сама испугалась этого вопроса, поскольку в глубине души знала ответ.

Усевшись на диван, она открыла папку с делом и вытащила фотографию, снятую кем-то из криминалистов менее чем через час после того, как объявили об исчезновении Джулии Стрэндж. На снимке Элизабет, одетая в полицейскую форму, стояла с краснолицым младенцем на руках. Кухня у нее за спиной пребывала в полном беспорядке. Гидеон захватил ткань ее рубашки в крохотный кулачок. Поскольку она была салагой и единственной женщиной в доме, ей поручили заняться малышом до прибытия социальных работников. Тогда Элизабет и понятия не имела, как реагировать на такую нужду и беспомощность. Она сама была практически ребенком. Да и до сих пор не знала, как на такое полагается реагировать.

Элизабет откинулась на спинку дивана, вспоминая все те дни и месяцы, которые провела с этим мальчишкой за годы, последовавшие за смертью его матери. Она знала его учителей, его отца, друзей, которых он завел в школе. Он звонил ей, когда был голоден или когда ему было страшно. Иногда приходил к ней домой, чтобы сделать домашнее задание, поговорить или просто посидеть на крыльце. Для него этот старый дом тоже был святилищем.

«Гидеон…»

Палец коснулся лица на фотографии, а когда из глаз покатились слезы, она позволила им беспрепятственно бежать по щекам.

«Почему ты просто не поговорил со мной?»

Но он все-таки пытался, припомнила она; однажды звонил аж три раза, потом еще, а потом пропал. Она ведь знала, что Эдриен выходит из тюрьмы и что Гидеону тоже про это известно. Ей следовало предвидеть, как он отреагирует, понимать, что он способен на какую-нибудь глупость. Он ведь всегда был такой чувствительный, так погружен в свои мысли…

«Мне надо было это предвидеть!»

Но она навещала Ченнинг в больнице, потом общалась с полицией штата и бездумно шаталась по залам своего собственного ада. Ни черта вокруг себя не видела. Даже ни разу и не подумала про него.

«Бедный малыш…»

В ту минуту она позволила себе отпустить тормоза, ощутить всю вину материнской любви, хотя не была на самом деле матерью; потом отложила папку, засунула за ремень пистолет и поехала в тот шлакоблочный бар, что пристроился в тени тюремных стен.

На Мейн-стрит Элизабет превысила ограничение скорости ровно вдвое. Мимо проносились размытые тротуары и узенькие улочки с чугунными оградами и зданиями из красного кирпича, настолько выветренного, что они напоминали куски оранжевой глины. Миновала библиотеку, башню с часами, старую тюрьму, построенную еще в 1712 году, во внутреннем дворике которой до сих стояли деревянные ко́злы с колодками для телесных наказаний. Через шесть минут под визг резины она уже слетала с развязки к северу на широкую автостраду мимо последних остатков города – несколько возвышающихся вдали и слева от нее зданий скрылись за горизонтом так быстро, словно их всосало в землю. Дальше потянулись лишь деревья, холмы да извилистые грунтовые дорожки.

«Если Гидеон умер…» – подумала Элизабет.

«Если Эдриен каким-то образом его убил…»

Эти «если» вызывали ужас, поскольку оба были важны. Мужчина. Мальчик.

«Нет, – сказала она себе. – Только Гидеон. Только мальчик».

Но простая правда далеко не всегда так проста. Элизабет тринадцать лет пыталась забыть, что некогда значил для нее Эдриен. Они никогда не были вместе, повторяла она себе. Это не были отношения. И все из этого было правдой.

Тогда почему же она видит его лицо, сидя за рулем?

Почему она сейчас не в больнице?

Вопросы возникали, ни имея легких ответов, так что она сосредоточилась на управлении машиной, когда дорога упала в узкую ложбину и пересекла реку, а тюрьма сжатым кулаком показалась вдали. Элизабет не сводила глаз с тесного скопления низеньких зданий, которые плавали в жарком мареве в двух милях впереди. Перед песочного цвета зданиями стояли автомобили. Она увидела крутящиеся синие мигалки, красные проблески там, где задержалась одна из «скорых». Бекетт быстро подошел к машине, едва она остановилась. Вид у него был крайне недовольный.

– Тебе вроде полагалось быть в больнице.

– Почему? Потому что это ты так сказал? – Элизабет похлопала по мясистой ручище, проходя мимо него. – Мог бы и сам догадаться.

Он пристроился за ней. Бар оставался ярдах в тридцати впереди, копы толпились у входа. Элизабет обвела взглядом полицейские машины.

– Что-то не вижу Дайера. Слишком боится засветить здесь свою физиономию?

– Сама-то как думаешь?

Элизабет вообще не надо было думать. На процессе Эдриена она сидела посреди первого ряда и помнила все показания Фрэнсиса Дайера чуть ли не дословно.

«Да, мой напарник знал потерпевшую. Ее муж был тайным информатором».

«Да, в прошлом они оказывались наедине».

«Да, Эдриен раз обмолвился, насколько привлекательной ее находит».

Обвинителю понадобилось всего десять минут, чтобы установить эти простые истины, после чего он за какие-то секунды загнал в гроб Эдриена последний гвоздь.

«Расскажите, что говорил мистер Уолл, ссылаясь на физическую привлекательность потерпевшей?»

«Он думал, что она слишком хороша для человека, с которым живет».

«Вы имеете в виду Роберта Стрэнджа, супруга потерпевшей?»

«Да».

«Делал ли подсудимый какие-либо более конкретные замечания относительно внешности потерпевшей?»

«Не совсем понимаю, что вы имеете в виду».

«Делал ли подсудимый, ваш напарник, какие-либо более конкретные замечания относительно внешности потерпевшей? В частности, упоминал ли он, что сам находит ее привлекательной?»

«Он говорил, что у нее лицо, способное довести хорошего человека до нехороших крайностей».

«Простите, детектив. Вас не затруднит повторить?»

«Он говорил, что у нее лицо, способное довести хорошего человека до нехороших крайностей. Но я не думаю…»

«Благодарю вас, детектив. На этом всё».

И это было действительно всё. Обвинитель использовал показания Дайера, чтобы нарисовать картину страсти, отвергнутой любви и отплаты. Эдриен Уолл знал жертву. Знал ее дом, привычки, распорядок дня ее мужа. Выполняя свои профессиональные обязанности, попал под влияние чар красавицы-жены тайного информатора. А когда она отвергла его, похитил и убил ее. Его отпечатки пальцев нашли в ее доме и на месте преступления. Частички его кожи обнаружились у нее под ногтями. У него была расцарапана шея.

«Мотив!» – объявил обвинитель.

«Самый древний, самый прискорбный».

Все могло так и пройти. Убийство первой степени. От двадцати пяти до пожизненного. Присяжные три дня заседали перед тем, как вынести более мягкий вердикт – убийство второй степени, без отягчающих обстоятельств и предварительного умысла. Копам не полагается общаться с присяжными после вынесения приговора, но Элизабет все равно это сделала. Те были искренне убеждены, что это «преступление страсти», совершенное без заранее обдуманного намерения. Они считали, что он убил ее в доме, а потом отвез в церковь в качестве некоего извращенного покаяния. Зачем еще тогда белая холстина и аккуратно расчесанные волосы, место под золотым крестом? Присяжный номер двенадцать счел это пусть и странным, но трогательным обстоятельством, в итоге и вердикт. Убийство второй степени. Тринадцать лет минимум.

– Где он?

– В третьей машине, – Бекетт ткнул рукой.

На заднем сиденье патрульного автомобиля с мигалками Элизабет углядела смутные очертания человека. Видно было немного, но силуэт вроде был тот, и тот же наклон головы. Насколько она могла судить, он наблюдал за ней.

– Иди, чего останавливаешься?

– Я не останавливаюсь, – сказала Элизабет, но это было не так. Стоило только заговорить, как ноги сами собой начинали замедлять шаг. Она изо всех сил старалась делать вид, будто в машине не Эдриен, что он нисколько не изменил ее жизнь, – что, может, она вовсе никогда и не любила его.