«Сказочность образа средневековых замков, особенно ощутимая на пространствах русских равнин, где замков в их западноевропейском понимании никогда не строили, – одна из важных причин их притягательности для русских заказчиков». Тем самым в стрешневском дворце фактически произошло соединение сказочного средневековья русского и западноевропейского. При этом сохранившийся от переделок в основе стрешневского дома ампирный особняк Елизаветы Петровны «по умолчанию» заключал в себе третью из пяти указанных тенденций, причем это была, как мы уже сказали, не стилизация под классику, а именно подлинная классика. Именно эта историческая и архитектурная многоликость и породила тот причудливый архитектурный облик усадебного дома, которому поражались и исследователи 1920-х годов, который поражает и сейчас, даже несмотря на понесенные утраты в его облике.

А тем временем, пока хозяйка и родня правящей династии занималась в своей усадьбе такими вот художествами, страна стояла уже на пороге великих потрясений. Первые схватки грядущей катастрофы отчетливо проявились уже в годы первой революции. Общество лихорадило. Дворянский уклад жизни безнадежно уходил в прошлое. То, что еще оставалось, было погружено в какое-то оцепенение и мертвенную застылость. Остатки некогда могущественного и благородного сословия доживали свой век, наглухо затворившись от веяний жизни.

Точно так же и Евгения Фёдоровна Шаховская, овдовевшая и бездетная, которой некому было передать и имя и наследство, коротала свои едва ли светлые годы за могучей стеной имения, напоминавшей скорее крепостную, и продолжала коверкать прабабушкино имение. Не менее чем прабабушка гордившаяся своим «происхождением» и аристократической «белой костью», считавшая себя настоящей царской кровью, Евгения Фёдоровна наглухо отгораживается от крестьянского мира и дворов Покровского кирпичной стеной, своим собственным кремлём – резиденцией императорской власти в миниатюре. «Уже в первых впечатлениях вы чувствуете, что по ту сторону стены находится какой-то особый мир, отгородившийся от этой бедной обстановки и чуждый ей – очень удачно замечает один из послереволюционных путеводителей. – Какая-то другая жизнь текла за этими стенами, пренебрегая всем этим окружающим и в то же время как бы опасаясь его. Видя в деревне своего социального врага, владельцы усадьбы создали эту неприступную крепость с башнями и бойницами».

Возможно, в этом архитектурном отражении сказалось и отражение натуры и устремлений самой хозяйки стрешневской усадьбы, возведшей в абсолют «культ Стрешневых» и тогдашней кремлевской власти, так же наглухо отгородившейся от требований времени в увлечении ритуальными «игрищами», придворными церемониями, всякого рода юбилейными торжествами, вершиной которых стали 200-летие Отечественной войны 1912 года и 300-летие дома Романовых. Как мы уже говорили, в Александровском саду был построен знаменитый обелиск и тогда же, по некоторым сведениям, подобный же обелиск появился перед фасадом стрешневского дома.

А между тем все начало нового века в воздухе висело ощущение приближающейся катастрофы, грядущего «нашествия гуннов», или – по другой аналогии – уэллсовских морлоков, потерявших человеческое обличье в бесконечных трудах, результатами которых целиком пользовались изнеженные эстеты-элои. Трудно не увидеть здесь параллель с вырождающимся барством, чье благополучие целиком обеспечивалось миллионами крепостных, а потом – наемных рабочих-люмпенов, озлобленных на своих поработителей и жаждущих возмездия. Уже в 1905 году запылали разгромленные усадьбы. Тогда властям ценой уступок и заигрывания с «оппозицией» в обществе удалось удержать старый порядок, но двенадцать лет спустя с прежней жизнью было покончено. Давнее прошение на высочайшее имя об утроении фамилии оказалось бессмысленным, потому что ее было некому передавать. Во дворце не звучал детский смех, а владелица была окружена не детьми и внуками, а приживалками и многочисленной оравой мосек.

Новые архитектурные затеи хозяйки как раз и дали потом авторам путеводителей по достопримечательностям Подмосковья поражаться нелепости того, во что превратился старинный особняк, и писать не без оснований об окончательной утрате вкуса у «господствующего сословия» к началу ХХ века, противопоставляя мрачный замок изящному павильону Елизаветино, не затронутому переделками и сохранявшему еще в себе архитектурные вкусы века XVIII-го, «золотого века» дворянской культуры.

К архитектурному облику можно добавить ещё весьма специфический облик атлантов на парадной лестнице, собранных из трёх кусков мрамора: швы заметны по линиям груди и бёдер (вестибюль с лестницей обустраивался княгиней в 1910-е годы): вместо ног у них сдвоенные, скрученные «хвосты» с цветочными лопастями на концах, по линии позвоночника плавники, согнутость под тяжестью колонн мнимая, потому что невооружённым глазом видно, колонны прямо из верхней площадки и в основе своей деревянные и оштукатуренные, а ехидные выражения из лиц и двусмысленные ухмылки, с которыми они смотрят куда-то под ноги тому, кто поднимается по лестнице, всё это придаёт классическим вроде бы атрибутам оттенок определённой ……. А если всмотреться в несохранившиеся маски в облицовке каминов, бородатые сатиры с остроконечными ушами и скалящимися из-под бород ртами – то в них читаются откровенно сатанинские, глумливые черты.

Работы уже послереволюционного времени, 1920-х годов, пестрят откровенно отрицательными оценками того, что получилось из дворца в итоге. Зрительные впечатления авторов, помноженные на социологические оценки, создают более чем безотрадную картину. Вот, например, каким представлялся главный дом одному из авторов: «Классический дом, прекрасный образчик усадебного ампира, со стройной полукруглой колоннадой на балконе (центральная часть дворца), придавлен сверху и сжат с боков остроконечными средневековыми башнями с зубцами и бойницами, придающими ему вид фантастического рыцарского замка».

Реконструкция усадьбы на начало ХХ века (по материалам М.Сметаниной)

Напомним, что в то время усадьба, укрывшаяся в угрюмом хвойном лесу за мрачной кирпичной стеной, была сплошь выкрашена под кирпич, да еще и с выделением цветом манеры кирпичной кладки даже по деревянным поверхностям, и каждый раз приходилось делать мысленное усилие, чтобы зрительно вычленить старую, классическую, часть дома от новодельных построек и надстроек. Еще в своем первом (1925 года) очерке об усадьбе А.Н.Греч называет башню, примыкающую вплотную к дворцу, «чудовищной по своему бесвкусию вышкой». На разные лады в описаниях нового вида усадьбы разными авторами повторяются эпитеты «чудовищный», «кричащий» и далее в том же духе.

Центральная часть замка

«И в дополнение к уже сказанному скажу еще, что на этой страшной дикости и тяжкой бедности нескольких тысяч крестьян, как ядовитый цветок… нет: как ядовитый чудовищный гриб вырос замок Мединтилтас, с его романскими башнями и готическим фасадом, с его угодьями, садом, похожим на лес, парком, теряющимся в пуще, где можно встретить лисиц и волков, с его торговлей лесом, пушниной, льном, с его огромными складами, миллионными счетами у банкиров Варшавы, Дрездена и Санкт-Петербурга… Сколько наших жмудских жизней, детских, девичьих, юношеских, гениальных, может-быть, как сам наш Мицкевич, с'ел род людоедов-Шеметов.

      А.В.Луначарский. «Медвежья свадьба»

Но особенно выразительна характеристика, данная и замку, и его помещениям, и самой хозяйке литератором 1920-1930-х годов Иваном Евдокимовым в его весьма оригинальном по стилю путеводителе по усадьбе и его залам, написанном еще в 1924 году, но так и оставшегося в те годы неизданным. В его полных брезгливости оценках хозяйка оказывается самодуркой в высшей степени, а замок более чем уродливым (слово «кошмарный» повторяется по разным поводам не раз и не два). Вот характерный пассаж из описания общего вида дома: