– Но, увидишь, – предрёк москвич, – и эта дармовая лавочка со временем прикроется! А если, не дай Боже, упадут цены на ту же нефть, на металл, хлопок, что за валюту продаём, а к тому дело идет, в дефиците окончательно утонем, и всё посыплется! Я ж говорю: экономика – штука зловещая и мстительная!

– Ну, раз вы всё так хорошо понимаете и знаете, почему об этом не пишете? Слабо, да? – поддел Жора.

– Ишь ты, какой храбрец выискался! – возмутился Круглов. – Вот точно древние подметили: рабы к своим оковам привыкают и даже гордятся ими: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек»! Ты что, до сих пор веришь во всю эту чушь: в построение коммунизма в отдельно взятой стране, в отмену денег и всеобщее счастье на зависть остальному человечеству, угнетаемому загнивающим капитализмом? Отвага, парень, – вещь хорошая, но опрометчивая! Это здесь мы такие храбрые, потому что почти безнадзорные – не такие, как дома, где даже у стен есть уши. У нас и после хрущевской оттепели опасно быть не такими, как все. За инакомыслие запросто можно и сейчас загреметь в тюрьму или в психушку, или, если повезет, просто из страны вышвырнут. Вон, на что уж авторитет – академик Сахаров, отец атомной бомбы, трижды герой, а даже его с работы выгнали. Знаешь, за что? За очень даже разумное, на мой взгляд, предложение сблизить социализм с капитализмом! Ты разве не видишь, что мы живем в государстве, где к людям отношение, как к стаду овец, в которое тебя плетьми загонят, если попытаешься из него вырваться? Живи как все, думай как все, читай и смотри то же, что все и что тебе родимая партия разрешит, и будет тебе счастье. А всем с этим несогласным, – по морде, по морде! – с горечью констатировал москвич. – Сними розовые очки, Георгий, живи своей головой! Говори как все, а думай по-своему!

– А мы пишем об этом, пишем, – устало добавил Круглов. – Не в открытую, конечно, а как Высоцкий учил: «но даже светлые умы все размещают между строк, у них расчёт на долгий срок». Умным людям достаточно намёка: они умеют читать между этих строк. Вот и ты учись. Поумнеть никогда не поздно…

«Вася» – это Света

По вечерам Жора исправно ходил в прокуренный дешёвым болгарским табаком до густой сизой завесы бар МДЖ, хотя с трудом переносил этот запах, прислушивался к разговорам старших коллег, придерживаясь золотого правила: «Молчи – глядишь, за умного сойдешь». Но те всё равно замечали его «дремучесть» и так же, как Круглов, усиленно наставляли, объясняя творившиеся в стране несуразности. И даже давали ему на ночь почитать привезенные с собой самиздатовские книги прежде ему неведомых Платонова, Набокова, Пастернака, Солженицына и запрещенного в СССР норвежского коллаборациониста Кнута Гамсуна, которого, правда, они рекомендовали не как вольнодумца, а как просто замечательного литератора, каким тот в действительности и был.

В баре, под пиво и разной крепости коктейли они братались с журналистами из соцстран и вполголоса обсуждали с ними всевозможные варианты желательных перемен в верхах. Правда, гэдээровцы были более осторожными, шепотом делясь сведениями о привольной и сытой жизни соотечественников за берлинской стеной, жаловались на цензуру и бесчинства их КГБ – «Штази». Поляки так же негромко допытывались у русских, что они знают о катынской трагедии*, а те, не понимая, чего от них хотят, поправляли, рассказывая о сожженной фашистами белорусской Хатыни. Немцы, нарываясь на драку, тут же поправляли: «Это ваши полицаи сделали», что, как выяснится годы спустя, было правдой…

В общие разговоры время от времени вклинивался непонятно почему находившийся здесь, не имевший никакого отношения ни к журналистской братии, ни к обслуге МДЖ, болгарин Радко, выдававший себя за этакого морского волка. Лет сорока, поджарый, дочерна загорелый и в капитанской фуражке с якорной кокардой, он всегда приступал к знакомству с неизменной хриплой фразы: «Я люблю своя мама, Болгария и Советский Союз!» В политические споры не вступал, но активно приставал к женщинам, угощая их легкими коктейлями собственной рецептуры, зазывая к себе в комнату и обещая романтическую рыбалку на рассвете. Получив, как говорится, от ворот поворот, злился, смешивал в бокале мастику со сливовицей, мгновенно пьянел, обзывал дам, презревших его домогательства, курвами, за что тут же получал в челюсть от русских, немедленно вступавших за женскую честь, отключался и засыпал на диванчике в углу. А на рассвете действительно отправлялся вместе с шеф-поваром в море за свежей рыбой, чтобы вечером, как ни в чем не бывало, появиться в баре и повторить свои безуспешные попытки.

Впрочем, неуступчивыми были далеко не все дамы, но если они уж и заводили недолгие курортные романы, то отдавали предпочтение соотечественникам. И лишь девушка Света из какого-то сибирского городка – обладательница весьма вульгарной наружности: крупные скулы ее лица всегда, несмотря на время дня и ночи, алели пятнами румян, веки подкрашены синевой, а чувственные полные губы отсвечивали вызывающе ярким лиловым перламутром, – игнорировала своих, предпочитая любовные похождения на стороне. Жора убедился в этом буквально на второй день, когда предложил ей «перепихнуться» накоротке.

– Да без проблем! – легко согласилась она. – Ты, наверно, богатенький «утюг»?

– Какой еще утюг? – не понял Жора.

– Во темнота! «Утюг» – валютчик, то есть мужик при деньгах, – пояснила Света. – Все понятно: с тебя нечего взять, кроме анализов, так? А туда же, – передразнила с презрением, – перепихнуться! Отвянь, нищета!

На пляже она появлялась редко, демонстрируя роскошные формы, едва прикрытые довольно смелым купальником, и вызывая у мужчин вполне понятные нескромные желания, а у женщин ехидно-завистливые реплики типа: «Ой-ой, я не такая, я жду трамвая!». После обеда сибирячка, как правило, исчезала, возвращаясь поздно вечером на авто в сопровождении бандитского вида болгар с кипой ярких подарочных пакетов в руках. Ближе к ночи Света возникала в баре всегда в разных джинсовых нарядах. Судя по тому, что пару раз ее видели выходившей утром из номера руководителя группы – лысого спецкора самой главной газеты страны – такого рода неформальные связи с аборигенами ей сходили с рук. Сам он тоже редко общался с коллегами, отдыхая по какой-то своей, особой программе. Питался в отдельном кабинете, не загорал, не купался со всеми, часто куда-то пропадая на весь день с приезжавшими за ним на черной иностранной машине людьми в строгих костюмах и возвращаясь, как та Света, тоже с не пустыми руками.

– Не завидуйте, девушки: каждый зарабатывает, чем может, – остановил как-то затеянное дамами обсуждение «непристойного» поведения сибирячки, оказавшейся даже не журналисткой, а лишь скромной машинисткой издательства, знаменитый известинский фельетонист Илья Ерёмин. – На блядей всегда и везде был и будет спрос. Опять же их товар неубиваемый: чем они торгуют, то у них же после продажи и остается…

Сами москвичи столь же активно, как Света, занимались фарцой, продавая из-под полы местным жителям привезенные с собой банки черной и красной икры и бутылки «Столичной». Жора таким бартером не интересовался: пристроенный тестем в обкомовский спецмагазин, он мог купить там всё, что его коллеги здесь добывали. Может, еще и поэтому новые товарищи воспринимали Георгия как неглупого, но простоватого, не приспособленного к жизни наивного парня, каким он на самом деле не был.

Законно же обмененных на рубли болгарских левов ему хватало лишь на скромные посиделки в баре и экскурсии. Так что домой он вернулся всего лишь с бронзовым загаром, бутылкой местного вина и большим пакетом отборного винограда, но зато с хорошо «проветренной» головой и без посланного вдогонку компромата от пресловутого «Васи», которым, как намного позже расскажет ему всезнающий Круглов, была та самая Света.

– Ты вроде парень наблюдательный, а не заметил, что её не было на общем инструктаже. Почему? Потому что у неё был свой инструктаж. На Лубянке. Вот она и отрывалась здесь по полной. На неё-то кому было стучать? – объяснит он…