Сортиры представляли собой квадрат, застроенный пятиэтажными хрущёвками и девятиэтажными брежневками. Внутри квадрата располагались два садика, школа, клуб, опорный пункт милиции и несколько магазинов. Одной стороной Сортиры упирались в железнодорожную станцию, другой – в ткацкую фабрику, третья выходила на огороды и поля, а четвертая через лесополосу граничила с Городом – так называли местные обитатели весь остальной Тачанск. Угол между станцией и фабрикой врезался в старое кладбище. Когда-то район, разрастаясь, приблизился к погосту на опасное расстояние. Теперь же, казалось, могилы вышли из леса и наступали на дома. Официально кладбище было закрыто, но захоронения там продолжались. Несмотря на угрозы властей, жители микрорайона проявляли посмертный сепаратизм и завещали хоронить себя рядом с домом. Зимой на фоне мерзлого неба и грязных снежных полей Сортиры напоминали город чудовищ с башнями злого колдуна посередине. Но сейчас всё было по-другому. Со всех сторон, будто силясь спрятать бетонный позор, дома обнимали облака цветущих яблонь и вишен. Я въехал во двор своего дома, вышел из машины и остановился. Цветочный аромат ударил в ноздри, проник в голову и расплавил мозг.

Я стоял, оглушенный сладкой смесью запахов, и в этот момент мне показалось, что и бегство из Тачанска, и все годы жизни в столице, и путь назад, и цель путешествия вели меня к этому сумасшедшему мгновению. Как будто внутренние часы, всегда совпадавшие с внешним хронометром, пошли в десять раз медленнее, и стремительно несущийся мир распался на сотни отдельных, сменяющих друг друга кадров, которые только сейчас я смог разглядеть. Разглядеть старую скамейку с паучками, забившимися в трещины, яблоневые соцветия, стыдливо открывшие миру бледные пестики, остов разбитой машины во дворе, бабушку, развешивающую на веревках мокрые скатерти.

– Андрюша! – я поднял голову. Из окна выглядывала моя мать. – Что ж ты стоишь? Я тебя целый день жду!

– Иду, мама, – я кивнул головой и зашел в подъезд.

В подъезде пахло плесенью, хлоркой и застарелой мочой. О, родной подъезд! Сколько портвейна было выпито здесь, сколько песен спето, сколько сказано таких важных тогда слов. На стене второго этажа я увидел посеревшую, выцарапанную пивной крышкой надпись «Льется песня».

Мы с Виталиком сидели после уроков в пионерской комнате. Виталик только что спел свою новую песню и что-то меланхолично наигрывал на гитаре. Я стучал палочками по ободу пионерского барабана. На полированных стеллажах у стены валялись ставшие ненужными горны и знамена. Шел 1992 год.

– Слушай, Птица. А не сколотить ли нам джаз-банду?

– Тебе, Андрюх, слон на ухо наступил.

– Ну и что. Димон из «б» на гитаре неплохо шпарит, я слышал. Барабанщика найдем. А я могу… Во! Директором.

– Концерты устраивать?

– Ну да.

– Клево, валяй, – вяло сказал Виталик. – Но для группы это не самое главное. Самое главное – название.

– Да, это дело тонкое. Идеи есть?

– А что запариваться? Давай возьмем первую попавшуюся книгу, откроем наобум и ткнем в первое попавшееся слово.

– И это будет название?

– Ну.

– А вдруг это будет слово «похер»? Так и назовем группу?

– А что, зашибись. «Выступает группа "Похер"!». Зато лажать не страшно.

– Или наоборот: попадется «трансмиссия»?

– Тоже неплохо. Не просто миссия, а ТРАНС-миссия.

– Есть книги с собой?

Птица открыл свой рюкзак.

– Так, химия, физика, литература, дневник… Может, на полках что есть?

На полках, под слоем пыли, рядком стояли тома В.И. Ленина. Рядом валялась груда методичек, которую венчала какая-то толстая книга. Я взял ее в руки.

– Леонид Леонов, «Русский лес». Что за хрен с горы?

– Не знаю. Русский лес… Тоже название.

– Ну что, будем?

– Давай.

Я распахнул книгу где-то в середине, покрутил в воздухе указательным пальцем и ткнул им в страницу. Затем, не убирая пальца, подошел к Виталику.

– Льется песня…

– …на просто-о-о-ре, по краса-а-а-вице земле, – дурашливо громко запел Птица, взяв какой-то безумный аккорд. А потом опустил руку на гриф, заставив гитару смолкнуть, и в наступившей тишине произнес:

– Говно.

– Как и ожидалось. Ну ладно, подумаем еще.

– Кто тут у нас распелся посредине урока? – в пионерскую заглянула завуч. – Ну-ка быстро пошли отсюда.

Мама уже на пороге засуетилась, предлагая тапки, вымыть руки, звала на кухню, подбегала к окну, переживая, как бы дворовое хулиганье не поцарапало «джип», зажигала плиту, подогревая домашние «котлетки» и резала сомнительного вида вареную колбасу. Приготовленного ею ужина хватило бы на пятерых. Мне оставалось только вяло отбиваться от предложений «поесть еще этого салатика», слушать подробные рассказы о неуродившихся помидорах и тяжелой борьбе с проклятым маком, невесть откуда появляющимся на грядках каждый год.

– Ну ма, я сам возьму, что мне надо.

– А ты не знаешь, какой у меня вкусный холодец. Маша, соседка, так сама до него не своя. Как в гости приходит, сразу холодец спрашивает. Вот и тебе надо попробовать.

– Ма, я не маленький, сам разберусь.

– А колбасу что не ешь? Свежая колбаса, вчера только брала. Это ж наша, тачанская, у вас в Москве поди одна химия, а у нас тут всё натуральное, из мяса.

– Ма, ну не ем я колбасу.

– Как это не ешь? Маленький был, так всё ел. И колбасы-то тогда не было. Очереди стояли, а теперь всего навалом, только денег ни у кого нет.

– Ма, а ты из наших пацанов никого не видишь?

– Ну как не вижу? Толика, дружка твоего, часто встречаю. Большой человек стал, начальник в милиции.

– Пухлый – мент? – я засмеялся, вспомнив историю с экспедицией на помойку. – А Виталик?

– Ой, про Виталика своего и не спрашивай. Заходил ко мне прошлой осенью сам не свой. На ногах еле стоит, весь в грязище, и всё: «Теть Тома, дай денег, теть Тома, дай денег». А я ему уж два раза давала – ни разу не вернул. А как отказала, как зверь стал. Орать начал что-то, в дверь ломиться, я еле захлопнуть успела.

Первый концерт получился почти случайно. Я курил на крыльце школы, а Птица с музыкантами репетировал в актовом зале. В такт басу и барабанам моя нога отстукивала ритм. Мимо школы проходил невысокий парень в косухе, из-под которой выглядывала майка с надписью «Sex Pistols», короткостриженый и с неестественно черной щетиной.

– Прикурить есть?

Я достал зажигалку и поднес к сигарете.

– А кто это там лабает? – парень слегка заикался.

– Мы лабаем.

– Панки?

– Ну, почти.

– А как называетесь?

– Не придумали еще.

– Песен пять будет отдроченных?

– Даже восемь.

– Флинт, – парень протянул руку. – «Необитаемый остров».

– О! Андрей.

Я не был на концертах «Острова», но слышал записи на замызганных кассетах. «НО» был лучшей рок-группой Тачанска. Они чаще выступали в областном центре и даже ездили играть по клубам в Москву. Мне тогда казалось, что еще чуть-чуть, и они встанут в один ряд с «Алисой», «ДДТ» и «Нау».

– Выступить хотите? У нас послезавтра концерт в Текстилях. Должен был «Шабаш» подъехать из области, но что-то обломилось. Пойдете на разогрев?

Я стоял, словно мне отвесили оплеуху, от которой минут пять звенит в ушах. Живой бог местного рок-н-ролла открывал для нас дверь в дивный мир музыки.

– Так что скажешь?

– К-к-конечно! Что от нас нужно?

– Послезавтра в пять в Текстили с инструментами на саундчек. И в афише что писать? «Без названия»?

Я всё еще не отошел от шока, и потому, позабыв посоветоваться с Птицей и ребятами, ляпнул наобум:

– Нет, напишите: «Льется песня».

Флинт засмеялся.

– А что, клёво. По-панковски. Только точно?

– Еще бы! Извините, а вы гитары нам не дадите свои? А то у нас плохие.

– Приносите что есть. Разберемся на месте. Давай, песняр, до субботы.